— А в дороге восстановишься. Какая разница, где пузо чесать — здесь или в трюме? — Он вдруг остановился и ткнул меня пальцем в грудь. — Я вытащу тебя из этой чертовой робы не за четыре и даже не за два года, а меньше чем за год!
Осознаешь?
— А что это за пищевые рудники?
— Да не рудники, а разработки. Не знаю еще. Но, думаю, лучше, чем несколько лет вручную чистить дно каналов или дышать песком на камнедробилке.
Может быть, ты считаешь иначе?
— Я — как ты…
Через крошечное окошко в стене нам выдали картонные тарелки и дощечки-ложки. На тарелке покоилась влажная темно-зеленая масса, похожая на перетертую траву. Она и на вкус оказалась, как трава.
— Не отравимся этим комбикормом? — с опаской спросил я, робко пробуя кушанье на язычок.
— Посмотрим, — философски заметил Щер-батин.
Комбикорм оказался очень питательным, кроме того, после него не хотелось пить.
— Сбалансированный корм для трудолюбивых двуногих, — сообщил мой приятель, поглаживая живот. — Здесь, кстати, можно есть сколько хочешь. Им не жалко.
Проголодаешься — сразу иди сюда и проси добавки.
— Откуда ты знаешь? — спросил я.
— Что?
— Да все. Ты все тут знаешь. Не первый раз, что ли?
— Ничего я особенного не знаю. Просто не сижу на месте с унылой рожей, как ты.
— Нет, постой. Как ты смог устроить нам пищевые рудники? По блату?
— Просто умение контактировать с людьми. Профессиональное качество. Был бы у меня блат — остались бы здесь. Вон, видишь? — Он кивнул в сторону мужика в зеленой робе, который бродил по траве и подбирал в бумажный мешок брошенные картонные тарелки и белые носки. — Очень милое занятие, все равно что садовник.
— Нет, Щербатин, ты меня не путай. Отвечай: откуда ты все знаешь? Ты ведь не наугад тогда номер набрал, знал же, куда позвонить, чтобы нас вывезли сюда?
— А-а, вот ты о чем… Ну да. Была кое-какая информация. А что?
— А ничего. Ты вообще кто? Международный адвокат? Или межпланетный адвокат?
— Что ты несешь?
— То и несу. Просто спрашиваю. Что ты там говорил про какие-то галактики, планеты?
— Да, мы в другой галактике. Ты еще не убедился?
— Ага, стало быть, между нашей Землей и этой галактикой ходят регулярные рейсы.
— Нет, не регулярные. Но добраться можно. И нам повезло. К чему ты клонишь?
— Щербатин… — Я потряс головой. — У нас там дома академики все лысины себе прочесали — есть ли хоть где-нибудь братья по разуму. А оказывается, до них чуть ли не на попутке добраться можно.
— Ну, примерно так. И что?
— Почему они с нами не вступают в отношения? Почему не прилетят, не помогут чем-нибудь?..
— А на кой ляд мы им сдались?
— Ну, как… — растерялся я.
— Да, как? Вот скажи мне, Беня, ты был когда-нибудь в Бобруйске?
— Нет.
— А почему?
— А что мне там делать?
— Ну вот! Ты сам и ответил на свой вопрос. У тебя же не возникало желания приехать в Бобруйск, помочь им там чем-нибудь, а?
— Ну, то Бобруйск, а то другая галактика.
— И что? Люди-то везде одинаковые. И обитаемых миров — тысячи. Наш, кстати, не лучший.
— Неужели им неинтересно, как там у нас?
— Тебя снова спросить про Бобруйск?
— Деловой ты, Щербатин, просто сил нет, — процедил я. — Все-то у тебя просто и понятно.
— Ага. А разве плохо? Жизнь — она и так непростое дело. Так зачем ее усложнять?
После четвертой кормежки, когда на перетертую траву без тошноты я смотреть не мог, Щербатин привел меня к выходу из зоны отдыха. Здесь уже бродили туда-сюда человек сто пятьдесят доходяг, согласившихся работать на пищевых разработках. Все настороженно поглядывали друг на друга и не разговаривали.
Готов биться об заклад, каждый думал: “А не оказался ли я в дураках, согласившись на эту подозрительную работу? А нет ли тут подвоха?”
Только мы с Щербатиным были, можно сказать, безмятежны. Я успел смириться, а Щербатин — он вообще смотрел на жизнь оптимистически.
Человек в зеленой робе вывел всех нас за пределы станции. Я не больше минуты созерцал пейзаж планеты. Я увидел только, как рыжая пыль клубится по безжизненным камням. На пустой каменистой площадке нас ждал огромный обшарпанный звездолет — угловатый, тяжеловесный, на изогнутых утиных лапах. И тоже рыжий — видимо, от ржавчины. Он был горячим — жар чувствовался за несколько метров.
— Заходим! Заходим спокойно! — командовал кто-то в зеленой робе. — Не толпиться. Места хватит.
Я последний раз взглянул на пересыльную станцию. Она смотрелась, как скопище старых сараев посреди пустыни.
Я-то, наивный, считал, что звездолет — это цветные лампочки, мягкая обивка и улыбчивый экипаж в серебристой униформе. А нас сунули в омерзительный темный трюм с железными стенами. Совершенно голый, только кучи тряпок по углам да пятна разбросанных повсюду одноразовых носков.
Когда начался взлет и судно заложило хороший вираж, мы все покатились по полу, как горох. Хуже всего, что ничего не было видно. Просто темная железная коробка, которая тряслась и грохотала. Потом, правда, под потолком разгорелись крошечные желтые светильники.
— Людишки… — с жалостью проговорил Щербатин.
В слабом свете я оглядел трюм. Звездолет шел ровно, и никто уже не катался от стены к стене. Люди расположились на полу тут и там, их скорченные тела напоминали жалкие темные кучки. Только испуганные глаза поблескивали из мрака.
За железными стенами грозно урчали двигатели.
— Щербатин, где здесь туалет? — спросил я.
— Не знаю… Наверно, где понравится, там и туалет. Погляди, вон какие-то баки у той стены…
Позже самые активные пассажиры выяснили, что действительно баки можно использовать как отхожие места. А также нашли заслонку в стене, по которой нужно стучать, когда проголодаешься. Комбикорм на картонных тарелках здесь ничуть не отличался от того, что давали на станции.
Я основную часть полета провалялся на тряпках — это были грязные обрывки одежды. Щербатин же с его деятельной натурой усидеть на одном месте просто не мог. Он, кажется, успел познакомиться со всеми. Его голос слышался то слева, то справа. Я только успевал удивляться: о чем он с ними болтает?
— Сочинил что-нибудь? — спросил он как-то раз, укладываясь рядом на ночлег.
— Ты о чем?
— Беня, ты же поэт! Столько событий, столько эмоций… А ты с недовольной рожей, как всегда.
— Сочинил… Попытался.
— А ну…
— Думаю, не стоит.
На исходе третьих суток в трюме скопилась духота и специфическая человеческая вонь. Звездолет, видимо, уже кружил по орбите, когда в наш трюм заглянул кто-то из экипажа. Я его не разглядел, он стоял против света. Он сказал, что нужны восемь человек — подняться в верхние отсеки и что-то там передвинуть, подготовить к разгрузке.
Я надеялся отлежаться, но Щербатин чуть ли не за шиворот потащил меня к трапу, опережая немногочисленных добровольцев.
— Ты что! — шипел он. — Такой шанс…
Суть этого шанса я понял, когда таскал вместе с остальными тяжеленные тюки из плотной синтетической материи. Мы носили их из полукруглого отсека с серебристой отделкой и складывали в коридоре возле люка. Щербатин же времени не терял. Он и здесь продолжал заводить знакомства — теперь уже с экипажем. Через некоторое время он вообще перестал работать и занимался только болтовней. И, что самое странное, ему это удавалось.
Честно говоря, было приятно посмотреть на румяных полнокровных звездолетчиков после той безликой серой массы, в которой мы вращались последние дни. В верхних отсеках я не увидел ни одной серой робы, не считая наших. Люди здесь были как-то веселее, смелее, энергичней. Ну и одеты, конечно, посолидней.
— У всех пилотов шестое холо, — объяснил мне позже Щербатин. — Они уважаемые и состоятельные люди. У техников — пятое, но и это очень прилично.
Потому и щеки у них круглые да розовые. И у нас такие отрастут. Так и быть, сделаю из тебя человека.
“Хорошо бы”, — мысленно вздохнул я. В этот момент я впервые увидел, что существует какой-то исход из безликой человеческой массы.