Мадемуазель Виржини сделала Бригитте знак наклониться и быстро зашептала что-то ей на ухо. Итальянка внимательно слушала, злобными, подозрительными глазами следя за дверью. Когда шепот прекратился, она ослабила свои объятия, потом со вздохом облегчения отбросила с висков тяжелые черные волосы.
— Теперь мы друзья! — прошептала она и лениво опустилась на стул, поставленный возле рабочего стола.
— Друзья! — повторила за ней мадемуазель Виржини и снова рассмеялась. — А теперь за дело! — продолжала она, прикусывая несколько булавок, чтобы иметь их наготове. — По-видимому, я здесь для того, чтобы наказать служившую до меня мастерицу, которая вздумала соперничать с нами. Хорошо, я накажу ее! Расстели-ка, милочка, этот желтый расшитый шелк и наколи на него узор с твоего конца, а я пока наколю с моего! Каковы же твои планы, Бригитта? (Смотри, не забудь, что Финетта мертва и Виржини восстала из ее праха!) Едва ли ты думаешь маяться здесь всю жизнь. (Оставь у выкройки по два пальца со всех сторон!) У тебя должны быть свои планы. Каковы они?
— Погляди на мою фигуру! — сказала Бригитта, становясь в позу посреди комнаты.
— Э-э! — протянула мадемуазель Виржини. — Это уже не то! Слишком ты располнела! Тебе нужны диета, ходьба и корсетница-француженка, — процедила она сквозь колючую изгородь булавок.
— Разве богиня Минерва[1] ходила пешком и пользовалась услугами корсетницы-француженки? Мне кажется, что она мчалась на облаках и жила в те времена, когда еще не были изобретены талии.
— Что ты хочешь этим сказать?
— А то, что, по моему последнему плану, я надеюсь разбогатеть, позируя для Минервы в студии лучшего скульптора Пизы.
— Кто же это? (Размотай мне вон то черное кружево!)
— Маэстро Лука Ломи — старинная семья, когда-то они принадлежали к знати, но теперь утратили свое положение. Маэстро приходится делать статуи, чтобы прокормить дочь и себя.
— Еще кружев! Пусти их вдвое по лифу… А как позирование у этого нуждающегося скульптора поможет тебе разбогатеть?
— Подожди минутку! В студии есть еще скульпторы, кроме него. Во-первых, его брат, патер, отец Рокко, который проводит там все свободное время. Он тоже неплохой скульптор, но особого рода: отливает статуи и сделал купель для церкви. Святой человек, посвящающий весь свой труд в студии делу благочестия.
— Фью! Посмеялись бы у нас во Франции над таким священником! — Парижанка снова набрала в рот булавок. — Едва ли ты ожидаешь, что от него польются деньги в твой карман?
— Говорю тебе, подожди! Есть еще третий скульптор в студии — настоящий аристократ! Его зовут Фабио д'Асколи. Он богат, молод, красив, единственный оставшийся из их рода и весьма недалек. Представь себе — трудится над скульптурой, словно это ему нужно для куска хлеба, и считает это удовольствием! Ты только подумай: человек, принадлежащий к одной из лучших фамилий в Пизе, дошел в своем сумасбродстве до того, что ищет славы художника!.. Подожди, подожди, самое лучшее впереди! Отец и мать у него умерли, на свете нет никаких родственников, которые имели бы власть над ним, он холост и полный хозяин своего состояния. Необходимо, ну прямо необходимо, мой друг, чтобы явилась умная женщина, протянула руку и завладела его богатством!
— Да, да, теперь я понимаю! Богиня Минерва — умная женщина, она протянет руку и завладеет его богатством с великой готовностью.
— Прежде всего нужно заставить Фабио предложить его ей! Должна сказать тебе, что я буду позировать не ему, а мастеру Луке Ломи, который работает над статуей Минервы. Голову он лепит со своей дочери, но теперь ему нужна натурщица для бюста и рук. Маддалена Ломи и я почти одного роста; говорят, вся разница между нами в том, что у меня хорошая фигура, а у нее плохая. Через одно лицо, работающее в студии, я предложила позировать. Если мастер согласится, я, наверное, буду представлена богатому молодому человеку; а в остальном ты можешь положиться на мою внешность, на мое умение вести себя в свете и ловкий язык.
— Постой! Я передумала и не стану класть кружева вдвое. Пущу их в один ряд и обведу фестонами вокруг всего платья, вот так! Хорошо, а кто же это лицо, работающее в студии? Четвертый скульптор?
— Нет, нет! Самое странное и наивное создание…
В этот миг послышался слабый стук в дверь.
Бригитта приложила палец к губам и раздраженно крикнула:
— Войдите!
Дверь мягко отворилась, и в комнату вошла молодая девушка, бедно, но мило одетая. Она была худенькая и ниже среднего роста, но головка и фигура были удивительно пропорциональны. Ее волосы были того великолепного рыжевато-каштанового цвета, а глаза — той глубокой фиолетовой синевы, которые на портретах Джорджоне и Тициана[2] прославили венецианский тип красоты. Черты ее обладали той четкостью и правильностью, той — по выражению художников — «хорошей лепкой», которая в Италии, как и везде, составляет редчайшую женскую прелесть. Ее щекам, безупречным по форме, не хватало краски. Не было на них налета цветущего здоровья, необходимого для увенчания красоты, — только этого одного лишено было ее лицо.
1
2