В половине седьмого кто-то хлопнул дверью. Послышалась песня «Грудь свою розой укрась».
— Профессор! — сказал я.
— О, да! — согласилась старушка и потерла щеки так, что на них появился румянец.
Я выглянул в коридор со словами:
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! Мы вас заждались!
Там стоял человек — пожилой, бородатый, в черном костюме и красной шелковой бабочке на белом крахмальном воротничке. Точно, как профессор Стремский, но это был не он! У этого плечи были сутулее, а борода — белее.
— С кем имею честь? — спросил человек, щурясь от сильного света гостиной. Точно такой же писклявый голос, как у профессора, но это был все же не он! Этот голос звучал слабо, как-то неуверенно. Примерно так, если бы Жора Бемоль на своей скрипке взял верхнее «до» после Паганини и сказал бы, что тон один и тот же.
— Это не профессор Стремский! — крикнул я и предусмотрительно переместился за полированным столом.
Человек вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Потом вперил взгляд в хозяйку:
— Что это значит, дорогая Кети? Кто эти незнакомые посетители?
Она, видимо, подумала, что он шутит, и невозмутимо ответила:
— Это твой друг Саша и его друг Крум, который тоже должен быть твоим другом, потому что две величины, равные третьей по отдельности, равны и между собой.
Человек фыркнул:
— Первая часть твоего высказывания не имеет ничего общего с истиной, а вторая вообще меня не касается. Если бы меня интересовала математика, я стал бы математиком, а не медиком!
Он был очень рассержен. Он стал двигаться вокруг стола, как велосипедист по велотреку. Крум испугался явно, а я — тайно. Только старушка Стремская ничуть не была взволнована. Она остановила его в конце второго круга и кротко сказала:
— Не сердись, Павел! Вышло недоразумение!
А мне заявила:
— Ты знаешь своего профессора недавно, а я своего — сорок лет. Поверь мне, это — настоящий.
Я ей поверил. Крум тоже. Наше удивление было грустным.
— Не могу отказать себе в удовольствии выпроводить вас, мои самозваные друзья! — сказал профессор. — Наш сын в раннем детстве тоже пытался скатиться на скользкую стезю мелких инсинуаций, но мы своевременно приняли радикальные меры нравственной переориентации начинающего мошенника. А о чем думают ваши родители?
Он поправил галстук-бабочку. Лицо его уже было спокойным. Так же, как и его длинные руки. Только глаза его то и дело загорались гневом, но это было безопасно.
Когда мы дошли до лестничной площадки, профессор Стремский полностью овладел собой. С высоты пятого этажа он указал нам вниз и сказал мягким, даже любезным тоном:
— Геет цум тойфель, фрехе буршей!
Позже мы поняли, что в переводе с немецкого на болгарский это означает: «Идите к черту, хулиганы!»
Глава IX. Я ищу союзников
Крум проводил меня до дома не только в знак дружбы, но и из-за любопытства. Ему очень хотелось узнать тайну двойника профессора. Он задал мне кучу разных щекотливых вопросов, но я упорно молчал. На половину из них я не хотел отвечать, а на другую половину — не знал ответа.
— И это называется друг! — огорчился Крум. — Знакомы с пеленок, а ты, оказывается, столько скрываешь от меня…
Мы остановились у почтовых ящиков нашего дома. Я почти бессознательно открыл наш ящик, потому что мои мысли летали далеко.
— Письмо, — первым заметил Крум. — Вам приносят почту и по вечерам?
— Угу… — неохотно кивнул я и взглянул на адрес.
Этого вполне хватило, чтобы вернуть меня к действительности, — на зеленоватом, немного помятом конверте было написано: «Александру Александрову-младшему».
Я поспешно вышел из подъезда, туда, где уличный фонарь светил ярче, вскрыл конверт и вынул карточку, желтую, как и прежняя.
— Что такое? — спросил бежавший за мной Крум.
На карточке были отпечатаны только три предложения, но они меня моментально взбудоражили:
«Саша, брось эту игру. Не интересуйся больше лиЦом, известным в медицине… Занимайся своими уроками.
С почтением — твой доброжелатель».
Мне не все еще было понятно, но одно я понял со всей очевидностью: Джерри Блейк работал с ловкими и хитрыми сотрудниками. С одним из них я уже столкнулся. Умело замаскированный под профессора Стремского, он успел дважды за один день ввести меня в заблуждение, а вечером меня выгнали и подняли на смех! Борьба становилась трудной. Мне придется действовать осмотрительнее, чтобы мною не играли, как шахматной фигурой.