– Ладно! Отвалите!
Я начал было садиться, но забыл о всех этих слоях ракушечника, базальта и глины, расплющивших меня. Потом началось землетрясение: глубокие пласты растрескались и взметнулись вверх, и я почувствовал, что мои кости ломаются, но какое это могло иметь значение? Все равно это были уже окаменевшие ископаемые, впрессованные в черную грязь. Поэтому я плюнул на них, удивляясь, как это можно дышать под такой массой камней.
Надо мной склонился Хельм. Рот его был открыт, и это его жесткие руки давили на мою грудную клетку, раздавливая меня. Я попытался хорошенько врезать ему, но обнаружил, что у меня нет ни рук, ни ног, ни туловища – одно только ощущение боли и отчаянная потребность кому-то о ней сказать.
– Полегче, – услышал я чьи-то слова. Я подумал, чьи же они, и постепенно понял, что мои. Я вдохнул еще немного воздуха и сделал новую попытку:
– Ты мне все ребра раздавишь, Энди, – пожаловался я. Прозвучало это как «Ымерера…»
– Постарайтесь расслабиться, сэр. – Он отодвинулся на несколько дюймов. Лицо у него, бедняги, было озабоченным. – Мне очень жаль, сэр. – И по голосу его чувствовалось, что и правда жаль. Я не мог понять, чего.
– Прошла уже неделя с тех пор… как вы…
– Умер, – помог ему я.
Это слово внезапно заставило меня ощутить, что в грудь мне вонзается тысяча кинжалов, особенно при вдохе. Я еще раз вдохнул – просто, чтобы проверить. Это заставило меня закашляться, из-за чего кинжалы вонзились еще глубже.
– Извини, – сказал я ему, вернее, попытался сказать. Получился только новый приступ кашля, пока я снова не отключился. Потом я пытался кашлять и чертыхаться одновременно, что оказалось не слишком просто. Я злился на себя: во-первых, за то, что слаб, как американское пиво, а во-вторых, что не могу с этим справиться. Через некоторое время я уже сидел и сам опирался рукой без всякой помощи Хельма.
В поле моего зрения вплыло лицо Смовии. Ребра болели, но уже не так сильно, и док сказал:
– Ну вот, вы чувствуете себя лучше. Я перетянул вам ребра. И дыхание уже лучше. Я думаю, вы уже могли бы принять пищу.
– Как насчет небольшой лошадки – можно вместе с подковами? – предложил я, даже не кашлянув.
– Ja, da, for all dell, – проговорил Хельм, что транслятор перевел как «Э, ладно, о'кей». Не очень много в этих словах, но ведь лейтенант никогда не был говоруном. Я знал, что он хотел сказать: «Господи, сэр, как я счастлив видеть, что вам лучше».
– Я пытался помешать нашему доктору, – добавил он по-английски, – но, верно, он был прав. Вы сразу стали дышать лучше, когда он вас перетянул. А мне казалось, что получается слишком туго, но…
– Ты все правильно делал, Энди, – сказал я ему. – А что за чертовня произошла? – полюбопытствовал я. – Я только помню, что открыл люк – и фью!
– Это давление воздуха, сэр, – сказал он мне. – Похоже, на фазе Космического Целого, э-э, в этой А-Линии, сэр…
– Продолжай, – ободрил я его.
– Масса аргона, полковник, – выпалил он. – Боюсь, мы сильно сбились с курса. Время общей истории – четыре миллиарда лет. Атмосфера еще только формируется. Оказывается, планета попала в газовое облако, в основном из аргона. Дышать, конечно, можно, но очень малое давление. Ваши легкие чуть не опали, сэр. Какое-то время была масса крови, и док все каркал, как вы опрометчиво поступили, но…
Вернулся Смовия. Началось достаточно болезненное выстукивание и ощупывание, я сделал несколько глубоких вдохов по просьбе нашего милого доктора, и начал уже тревожиться, сколько времени потеряно, пока я тут валяюсь, не спеша раскаиваясь. Я мешком висел в своем командном кресле. На экранах видна была только грязевая равнина.
– Хельм, – окликнул я его слабым голосом. Он был прямо у меня за спиной. Обойдя мое кресло, он тревожно посмотрел на меня.
– Сколько, ты сказал, я был без чувств? – спросил я его и попытался сесть прямо, но упал с громким стуком, от которого у меня в ушах зазвенело, несмотря на то, что голова моя хлопнулась на подушку.
– Одну неделю, сэр, – мрачно сообщил он мне.
– Шаттл в порядке?
Он кивнул, но лицо его оставалось мрачным:
– Зарылся в грязь, но, насколько я смог определить, повреждений нет.
– Здесь все кажется слишком нормальным, – заметил я. А в энтропийной вакуоли, как считалось, все должно быть по-другому.
Хельм придвинулся ко мне, стараясь контролировать выражение своего лица.
– Только одно, полковник, – сказал он мне с видом человека, которому страшно неприятно сообщать дурные известия.
Я ждал, что он мне выдаст. Это оказалось просто конфетка.
– На самом деле мы здесь провели больше года, – сказал он очень тихо, как будто не хотел себя подслушать. – Солнце с места не сдвинулось, день все тот же, но хронометр корабля все еще работает, и календарь тоже. На той неделе исполнится год. Вы уже третий раз приходите в себя. Через несколько секунд вы опять потеряете сознание.