Послышалась музыка на темном дебаркадере с редкими огнями.
— Пойдем, Юра, выпьем пива в ресторане, — предложил Николай.
— Я ведь не пью.
— Я тоже не пью. Тем более надо иногда напиться.
Катер пришвартовался к высокому борту двухэтажной плавучей пристани. Солдаты построились, зашагали.
Послышался голос фельетониста Степанова.
Лирическую песню дружно подхватили молодые литераторы, приноравливаясь к солдатскому шагу.
В ресторане играл аккордеон, скрипка и рояль.
Георгий вошел и остолбенел. В углу за столиком, уставленным пивными бутылками, сидела уставшая, но довольная Ната. Клонясь к ней и положив руку на спинку ее стула, что-то говорил неторопливо Иван Карабутов, сверкая огненными глазами.
— Пойдем отсюда… Я не пойду в ресторан! — сказал Раменов. Николай хотел втащить его, но художник оказался сильней. Они очутились на широком трапе.
— Почему? Что за странность? Сейчас так хочется выпить, разрядиться после всех этих разговоров. Вот ты говоришь — схема… А ведь может быть. Может быть, что ты прав, я все это только придумал. Тем более надо напиться и забыть раз и навсегда. Писать надо честно и прямо, я сам это понимаю. Я прав в оттенках, может быть, а вообще-то скрываться за какие-то символические события — трусость. Это может быть истолковано как зло, ненависть, как яд — оружие слабых или обиженных. Пойдем запьем все это… А нам ли бояться!
— Нет! Идем домой. Я по дороге тебе все расскажу. Мне невозможно войти туда.
— Любовные дела? Кого ты там увидел?
— Любовные, но не мои…
— Тем более пойдем. Если не твои, а ты еще запутан во всем этом, то совсем интересно.
Но они пошли по булыжной мостовой очень широкой улицы, без домов, без леса и без тротуаров. По сторонам мостовой кое-где — огороды за колючей проволокой. Это будущий проспект. Видны черные горбы дальних гор, а вокруг, по низине — все в огнях. На проспекте — тьма.
Георгий рассказал про Нату. С товарищем говоришь откровенней, кое о чем судишь с мужской пренебрежительной насмешкой.
— Она тебя видела?
— Нет.
— Напрасно.
— Почему?
— Мы напрасно ушли, — сказал Николай. — Надо было остаться, и ты одним своим видом перевернул бы ей всю душу.
— Этого-то я и боялся. Пусть она будет с ним, так лучше.
— Ты очень любишь Нину?
— Да… А ты Лену?
— Очень. И не только люблю, но и часто ревную. Но как можно бросать такую девушку. Я, ничего не зная, сразу ее заметил. Ты же обижаешь ее. Пойми, ей будет скучно. Он будет переживать, страдать… лакать пиво и учить ее пить. А около тебя она почувствует, подумает, догадается о том, чего не знает. Она любит тебя… Пойми! Как можно не отозваться…
— А как бы ты поступил на моем месте?
— Я бы сделал все… Я бы постарался!
— И при любви и при ревности?
— Да! А ты совершаешь жестокую ошибку, по сути дела — губишь девушку. Ты должен быть с ней до тех пор, пока сам не надоешь ей. У нее это пройдет, она будет здорова душевно, окрепнет.
— Все-таки у тебя не все дома. Зачем я ей? Они вместе работают. Он, может быть, женится на ней, будут жить.
— Им станет смертельно скучно. Я сомневаюсь, чтобы она когда-нибудь полюбила его. Она уже видела, что есть на свете другие люди… А если она не полюбит, она станет несчастной… И он тоже… Начнет догадываться, в чем дело, когда она станет ложиться с ним с кислым лицом, будет ее бить, станет пьянствовать, забудет, что когда-то был передовиком-комсомольцем. А он, поверь, не из тех натур, которые долго переживают свои провалы. Ему надо подругу могущественную, этакого Тараса Бульбу в юбке.
— Но перед собой я бы совершил преступление.
Шестаков махнул рукой:
— И она была бы довольна, и Нина ничего бы не знала.
— А я раздвоен?
— Так тебе и надо. Не пиши в другой раз. Надо было тебе?
У подъезда молодые люди расстались. Шестаков бегом, как мальчишка, побежал к себе в деревянное здание, подпрыгивая в темноте на мостовой. Ему, кажется, некуда девать энергию.
Георгий подумал, что он как в бреду. Политика, любовь, философия — сплошные фантазии. Чушь он порет! А когда читаешь книгу, то чувствуешь ясность, спокойную руку. Как все это уживается в одном человеке?
Георгий тоже быстро взбежал по лестнице. В душе он рад, что Ната помирилась с Иваном. Он только сейчас догадался, что все время как бы заботился о ней, помнил, чувствовал себя ответственным… Странно, неужели Шестаков прав? Но слава богу, теперь гора с плеч. Выражение лица у Нины спокойное. В самом деле, не надо никогда зря дурить голову… Но как же тогда изучать? Ведь я, кажется, ничего не позволил себе… По теории Николая получается, что это и плохо?