Сапогов поиграл блестящими кожаными рукавицами, поднялся, не то хотел сказать что-то, не то ждал, что Нина заговорит сама.
Через минуту его машина закачалась на комьях глины под окнами. Маленький двор вокруг редакции во время дождей превращается в море грязи. Редакция тут временно. В непогоду дойти до нее от тротуара — целое событие. Сейчас жара, все засохло.
Редактор пригласил Раменову в кабинет. Сегодня в номер поставили новый фельетон Степанова. Заместитель редактора газеты, полноватый молодой политработник, — соавтор. Надо все выправить, перечитать еще несколько раз как следует.
Нина вышла, услышала, что в соседней комнате разговаривают сотрудники. Дверь открыта.
— Корреспондент «Правды» много говорил о низкой культуре строительных работ вообще и что-то про работу на участках… Видимо, подействовало на него.
— Да, он стал меняться. Был такой орала, гавкал по телефону…
— Корреспондент «Правды» вообще говорил много о стиле работы, о критике. Говорят, готовят целый ряд выступлений на эту тему. Сколько можно жить без критики. И, видите, сам приехал, привез письмо.
— Да, в нем есть перемена к лучшему. Какой вежливый. А раньше, бывало, здороваешься с ним — не отвечает и даже не заметит.
— Вообще-то он тип…
Никто, видимо, не предполагал, что Нина слышит.
— Вообще за ум взялся, — говорил соавтор фельетона.
— Вот его бы трахнуть.
Нине стыдно. Все знали, что она и Георгий бывают у Сапоговых. И при ней говорили о нем хорошо.
Нина сама замечала, что Сапогов стал сдержанней. Сегодня он так смотрел, словно раскаивается, хочет извиниться.
Она и прежде не знала, в чем выражалась его грубость с людьми, о которой иногда приходилось слышать. С ней и Георгием он и прежде был корректен.
В обеденный перерыв пошла в военную столовую. Получив борщ и котлеты, вышла на крыльцо. Ее ждал там белокурый рослый солдат.
— Я еще хочу узнать у вас, Нина Александровна, в каких случаях перед «ся» ставится мягкий знак?
Они шли среди пеньков по укрытому бревнами болоту. И от болота и от бревен шел жар.
— Вы в двухсотквартирном доме живете? А можно мне один раз зайти к вам, Нина Александровна, и посмотреть картины Георгия Николаевича?
— Пожалуйста, зайдите.
Солдат потер ладонью стриженый затылок.
— А ваш муж не рассердится?
— Нет, он не рассердится.
Солдат вошел в квартиру, пока Нина разогревала обед, смотрел картины в комнате. Студия была закрыта на ключ, и Нина никого не пускала туда.
— Познакомьте меня с товарищем Раменовым, — попросил солдат.
— Охотно…
Солдат понять не мог, дома ли Раменов. Ему хотелось поговорить с художником. В газете писали, что он уехал. Может быть, уже вернулся?
Они вместе пошли на работу. До конца дня Нина читала полосы, правила. Несколько раз ее вызывал редактор. Работа успокаивала, отвлекала от мыслей. Сегодня задержалась, не придется идти к Ольге.
Сапогов тоже задержался на работе.
— А я вам приказываю! — твердо и спокойно говорил он в трубку. — Вы слышите, слышите, закончить надо к пятнадцатому. Завтра я опять приеду и проверю лично. Цементом вы будете обеспечены. Значение объекта известно. Желаю успеха.
Он положил трубку. Огромная стройка жила. Работало множество людей на десятках строительных площадок. Строились деревянные и каменные жилые дома. Строились заводы.
Владимир Федорович подошел к углу и потрогал золоченую бахрому и кисти недавно полученного переходящего красного знамени. Оно стояло в углу кабинета, как бы напоминая о деле и о возможных успехах. А Сапогов думал о своем. Он приехал сюда недавно, послан из Москвы как хороший строитель.
Однажды в стройтресте шло собрание, и Сапогов беспощадно «распекал». Его голос так и сек виноватых. Народу было много, все в верхней одежде, сбились, стоят в проходе. И вдруг в самом зените своей ярости Сапогов увидел, что в дверь вошел редактор военной газеты и с ним Нина Раменова. У них было какое-то дело, и они, видимо, ждали и решили войти в зал послушать. Сапогов давно так не смущался. Он почувствовал, что краска залила ему щеки и уши. Он сбился, стал мямлить…
Никто ничего не понял, слава богу. Наверно, решили, что от ярости у него зашел ум за разум. Он постарался поскорее все закончить, закруглиться и говорил тише, сдержаннее. Сразу почувствовал, что из зала больше не веет обычной холодностью слушателей. Все стали внимательны. Им давно надоела вся эта грубость, окрики. Неужели оценили перемену? И не заметили смущения?