— Ну а просмотр?
— На просмотре был Сергей Герасимов, разговаривал со мной. Еще несколько художников.
Георгию не хотелось рассказывать всего. В числе других на просмотр приехала очень старая немка-эмигрантка. У нее больные ноги. Смотрела картины, улыбалась не то сочувственно, не то саркастически. Долго стояла у каждого пейзажа. Видит она плохо и почти совершенно глухая. Обошла Георгия со всех сторон и со странной улыбкой осмотрела его. Тряхнув головой, словно на ней были девичьи кудри, отошла прочь.
Через некоторое время сказала:
— Эту выставку можно показывать и в фашистской Германии! И сам Раменов, — продолжала старуха, с трудом ворочая языком, но громко, — и сам Раменов кажется мне похожим на современного баварского молодчика… А разве я что-то плохое сказала? — осклабясь, спросила она. — Теперь же «они» наши друзья!
— Вы старая дура! — сказала ей Алиса по-немецки.
— Да? — улыбнулась немка. — Я вас не слышу. — Она протянула ей свой аппарат с микрофоном.
— Выживаете из ума! — раздраженно продолжала Алиса. — Вы понимаете, что вы говорите?
— Да, понимаю.
— Вы позволили себе большую бестактность.
— Что? — еще раз протянула аппарат старуха.
— Вы ставите всех в неудобное положение.
Сбился народ. Никто не понимал, о чем они говорят. Алиса дрожала от негодования.
— Ну разве можно в такое время писать орехи? — пожав плечами, проговорила немка по-русски.
— Все можно! Подумайте! — Алиса постучала себе по голове.
Раменов обмер, услыхав такой разговор. Но он сдержался. Потом Алиса и ее муж очень хвалили его за твердость характера, сказали, что старуха всюду ездит и сует свой нос, ее не надо слушать. Алиса перевела Раменову весь свой разговор со старухой. «Она, видимо, хотела сказать, что на ваших работах есть знак какой-то аполитичности. Конечно, она понимает все по-своему, она травмированный человек, фашисты били ее, сломали ей плечо…»
У входа в зал, где устраивался просмотр, Лень-Лобунов обнял Раменова.
— Мы поддержим тебя! — сказал он и похлопал Георгия по плечу. — Крепкий сибиряк! Герасимов похвалил тебя!
Он увел Раменова в свой кабинет.
— Только приехал ты не вовремя, — что тебе не сиделось!
— Но я же говорю вам, — раздраженно ответил Георгий, — меня вызвали, я не сам же ехал! Зачем вы повторяете мне: «Рано, рано!»?
— Да, тебя вызвали, мы всё оплатим, это пустяки! Еще раз приедешь. Побываешь в столице за год два раза.
А немка, выходя с просмотра, еще что-то яростно воскликнула и притопнула ногой в коридоре.
Раменов сказал Лобунову, какие суждения пришлось ему услышать.
— Кто это сказал про Германию? — яростно спросил Лень. — Эта немка? Она? Что ты слушаешь эту старую… Нечего ее слушать! И кто ее пригласил? Я удивляюсь! Кто посмел?
Немка долго не отпускала Алису, говорила, что не чувствует революционного художника. «Где его ненависть? Борьба? В чем она? Где «баррикады»? Как можно сильному человеку прощать бездействие!»
Алиса ответила, что у них нет там никаких баррикад, они строят новую жизнь, совсем не сидят без дела: у них романтика созидания и освоения природы, и надо совершенно потерять способность мыслить, чтобы пороть такую чушь.
— Я не понимаю, во что вырождается у вас революционное искусство!
Лень-Лобунов тоже сказал, что надо более отчетливо акцентировать современность…