Но во всех этих суждениях для Раменова было и что-то полезное. Даже в том, что говорила немка. Хотя она и больна, и оскорблена, и понимать ничего не хочет, что делается вокруг.
Он почувствовал, что в мире в самом деле идет ожесточенная борьба.
Вспомнил, как секретарь горкома Петров включил приемник и заставил его слушать вражескую пропаганду. Очень тактичный, осторожный, он тоже напоминал о том, как неспокойно в мире.
— Что ты задумался так печально? — спросила Нина.
— Я еще много-много буду тебе рассказывать… Но сразу как-то не хочется.
— А что Барабашка?
— А Барабашка потешал меня всю дорогу и спрашивал, где инженеры нашли нанайцев, когда проводили дорогу от Москвы до Владивостока.
«…Гошка, а почему в Москве девки шибко гуляют с мужиками? Молоденькая, а идет со стариком…»
«Вот неправда», — отвечал Раменов.
«Фу, какой неправда! Чистая правда! Наша раньше был такой закон, а теперь нету. Старший брат себе жену взял. Если есть еще братья, то его жена будет общая. Младший брат может с ней спать. К нам приезжал ученый из Ленинграда, сказал — Энгельс про этот закон писал в книге. Чё, правда, Гошка, на Москве такой закон теперь тоже есть?»
«А если у мужа старший брат? — спросил Георгий. — Что ваш закон тогда?»
«А старший брат не может. Знаешь, почему? Чем старше — тем хуже. А молодой спит, не портит. Моя думал, на Москве надо такой закон делать. Как женил старик, молодой баба брал, его молодой брат можно гулять. А теперь наши все братья, все народы Советского Союза? Братья? Правда, нет ли? Говори, Гошка, не ври! Черный человек, белый, рыжий, эвен, ненец, нанаец, русский — все одинаковы?»
«Конечно, братья! Только ты не такой дурак, как прикидываешься».
«И ты, Гошка, тоже не дурак! Понимай, ты — русский. Для всех рас и народов старший брат. Старший? Да?»
«Да».
«Ну вот! Конечно, моя только маленько критикую. Моя свои дочери есть, парни тоже есть… Моя хочу старый закон гонять совсем, Гошка, на партию вступаю скоро. Моя буду коммунист. Моя старый закон гоняю, а его обратно полезет? Черта тебе!»
Еще Барабашка жаловался, что много развелось хулиганов.
— А как ты думаешь, — вдруг спросил Георгий у жены, — Есенин помогает в борьбе с фашистами и в построении нового мира?
— У тебя были на эту тему неприятные разговоры?
— Да…
— Может быть, не меньше, чем Маяковский.
— Я бы чуть-чуть хотел походить на Есенина. Есть люди, которые возмутились, увидя мои «орехи».
Теперь они шли там, где в прошлый раз, зимой, качаясь на сугробах, их перегнала машина Сапогова. Сейчас на просеке пусто. Автобусы едут старой дорогой, и там пассажиры шагают длинной вереницей пешком. Все, кто не попал на автобус.
— А как Сапогов тут себя вел?
— Я потом тебе расскажу. Сейчас так хорошо.
— Ну вот, о чем это я говорил? О москвичах? Да… они… много читают, знают друг друга, осведомлены обо всем, очень насторожены сейчас. И смотрят на Германию, как мы тут на Японию. Видимо, тайно происходит перевооружение, подготовка. Но немке об этом в микрофон никто кричать не будет…
— Какой немке? — удивилась Нина.
— Я потом тебе все расскажу… В Москве жизнь бурлит. А я, знаешь, вдруг вспомнил наш город, леса, осенний лов рыбы, поиски нефти, первооткрывателей…
Вдали, через просеку, с холма, видны стали кварталы кирпичных домов, похожие издали на фундамент среди леса.
Нина взяла Георгия за руку, прислонилась к плечу и стала рассказывать, какой прекрасный ребенок у Ольги. Ей не хотелось входить в город…
Утром лил дождь.
— В чем-то немка права, а в чем-то ошибается! — говорил Георгий. Она ему покоя не давала. — Когда я пишу березу, я уж такого благоговения, как москвичи или волжане, не испытываю. Я больше люблю кедр. Но и для меня береза не просто береза. Это чувство. Вечное, как чувство любви…
— Она стара, а в старости говорят о болезнях.
— Я сначала не обиделся на нее. Даже приятно было, как внимание… Какой у старухи темперамент! Но теперь, когда я вижу жизнь здесь… Жизнь сложна… А для нее существует только красное и черное. Когда начнется борьба, придется вспомнить и Есенина с его березами. Березы будут драться. И тут мои первооткрыватели с Переминым предупреждают: не шутите!
— Она, может быть, понимает это, — недобро усмехнулась Нина.
— Но человек не ради культа ненависти пойдет драться. Не может быть ненависть ради ненависти. Красное будет драться с черным за солнечный мир справедливости, за чистые воды и чистый воздух…
Издалека все таланты кажутся идеалом. Поэтому при встрече с ними нередко разочаровываешься, как в людях. Может быть, такие же впечатления в свое время оставались от Гогена или Саврасова…