Денег же, которые я зарабатывал на радиостанции, нам вполне хватало. Мы с женой ни в чем себе не отказывали; сын учился в прекрасной частной школе, за которую мы не платили ни копейки; потом он поступил в колледж, и, хотя у меня не было ни знакомств, ни связей, сын не только учился бесплатно, но еще получал в колледже деньги на учебники и прочие расходы.
Мой отец, которому я подробно писал о нашей жизни в Америке, с некоторыми затруднениями, но все-таки переводил мои письма на советский образ мышления. Так, например, он не удивлялся, что студенту платят стипендию. Однако, когда я написал ему, что мать моей'жены, которая эмигрировала вместе с нами, получает пенсию и снимает отдельную квартиру, папа рассердился и в ответном письме прикрикнул на меня из-за океана: дескать, ври, да не завирайся! Как могла твоя теща получить в Америке пенсию, если не работала там ни единого часу?! Впрочем, я и сам иной раз задумывался: в самом деле, а как это так?.. 6.
Но однажды к нам в дверь постучалась совсем другая Америка: у меня заболел зуб.
И опять через весь Нью-Йорк в метро, а потом на автобусе я отправился на пятачок, где среди сверкания прожекторных ламп и шкафов с инструментами царил дантист, который с акцентом, с трудом, но еще говорил по-русски. Услышав мою безупречно чистую речь, он попросил меня заплатить вперед за осмотр и рентген, а затем вынес приговор: удалить восемь зубов и поставить два моста.
-- А почему это, если болит один зуб, -- вскинулся я, -- нужно удалять восемь?!
-- Потому что они мертвы, -- скорбно сказал дантист.
-- Но у меня никогда не болели зубы...
-- Это беда всех эмигрантов. Перемена образа жизни, пищи, воды -стресс...
Научная дискуссия кончилась.
-- А сколько все это будет стоить? Щелкнул выключатель, и яркий свет, бивший мне в лицо, погас.
-- Четыре тысячи восемьсот пятьдесят долларов, -- отчеканил дантист, и в глазах у меня потемнело. Я как-то, знаете, не привык еще оперировать -тысячами. Ни в один из месяцев, что я прожил в эмиграции, мой заработок не поднимался до суммы в тысячу долларов.
-- Доктор, вас устроит, если я внесу, скажем, пятьсот долларов, а остаток буду выплачивать сотни по три в месяц? Дантист обиделся:
-- Разве я требую у вас всю сумму сразу? Разумеется, я могу подождать: месяц, два. Но я не могу ждать год! 7.
По дороге домой на углу Кони-Айленд и Брайтон-Бич авеню под цветастым зонтом, водруженным на новенькую тележку, я увидел будущего миллионера. Он торговал сосисками.
-- Ну, как делишки? -- спросил я.
-- Хорошо, -- сказал Миша и добавил: -- стыд, Володя, я потерял в Америке уже на другой день! (В Союзе он как-никак числился инженером).
Миша угостил меня горячей сосиской, открыл баночку кока-колы и вдруг спросил:
-- Хочешь начать со мной бизнес?
-- Смотря какой, -- солидно ответил я.
Миша глядел на меня в упор, и я понял, что сейчас он скажет что-то ужасное... Но Миша сопел и молчал. Он запустил руку глубоко в карман своих широченных, советского производства штанов, долго шарил там (видимо, колебался: открываться ли?) и, наконец, решившись, шваркнул о никелированный прилавок тележки желтым, размером с долларовую монетку, кругляшом. На лицевой стороне его я увидел рельефно отчеканенную голову статуи Свободы:
-- Володя, мы будем штамповать эту б....!
Он побледнел: в глазах полыхало безумство:
-- Это чистое золото!
-- Миша, -- с тоской сказал я. -- Ну, подумай сам: зачем я тебе нужен? В золоте я ничего не смыслю, денег у меня нет.
-- Я знаю, знаю, -- зашептал Миша. -- Но, Володя, у тебя есть -- язык!
-- Какой "язык"? Я же говорю по-английски в сто раз хуже, чем ты на идиш.
-- При чем тут "ты -- хуже, я -- лучше"? -- Миша нервничал и сердился: -- Неужели у тебя совсем нет этой жилки? Ты же даже меня не выслушал!
Миша перевернул кругляш, оборотная сторона которого оказалась гладкой, и объяснил, что я держу в своих руках "памятную медаль", которую нам предстоит продавать счастливым родителям новорожденных американцев. Если на гладкой стороне выгравировать имя и дату рождения младенца -- какой отец, какая мать устоят перед соблазном иметь на всю жизнь "память"? А сколько детей рождается в Нью-Йорке! И Нью-Йорк это только начало. Короче, он, Миша, берет на себя раввинов и еврейские родильные центры, а мне предстоит действовать в англоязычных сферах: вербовать католических, протестантских и прочих гойских священников, которые, используя свой авторитет, будут активно способствовать сбыту медалей...
-- Но с какой стати они станут нам помогать? -- удивился я и почувствовал, какую боль способна причинить моя вульгарная наивность:
-- Во-ло-дя, они же будут падать в долю!.. 8.
Почему-то именно в эти дни, когда я старался как можно реже открывать обезображенный рот, когда после продолжительных переговоров дантист удалил-таки мне зубы, пообещав, что, едва подзаживет десна, он бесплатно вставит временные мосты -- у меня впервые зародилось сомнение в добросовестности свободной американской печати... Случилось это в приятный послеобеденный час, когда с океана уже потянуло прохладой, и я, развалившись в кресле, углубился в "Нью-Йорк Пост". Читать газету мне было трудно, но тут я как-то очень уж бойко одолел длинную статью о безработице. Незнакомые слова в статье на эту тему встречались редко, поскольку все вокруг: и пассажиры в метро, и соседи по дому, и телевизионные дикторы, и сенаторы, и сам Президент взахлеб говорили о безработице...