Если посадок за день было у таксиста всего, скажем, пятнадцать или шестнадцать: все больше "дальнобойные" рейсы и чуть ли не треть времени водитель провел на шоссе -- это, считайте, баловство, а не работа! Если же счетчик пришлось включить раз 25, крепко умается кэбби. Если -- 40, на карачках будет ползти от машины до лифта. Если 50 -- нужно обладать недюжинной силой воли, чтоб, вернувшись домой, заставить себя -- ополоснуть лицо...
А если в течение дня тебе не везло? Если ты застрял в мастерской? Если всем не везло -- выдался "мертвый" день? Если сломался счетчик? Если пришлось заменить рулевую тягу или запаять радиатор, и ты "влетел", ну, пусть даже не на сто, а всего на 50 долларов? (Механики, они ведь такие: чихнет и -- гони полтинник!). Ну, что тогда делать?..
А надо -- взять себя в руки, и не только сегодня, но и завтра -немножко, пару часиков переработать, пару часиков не доспать...
Теперь соотношение часов отдыха и труда, за которым таксист не следит (потому что счет приучился вести только долларам), обернется против него, и назавтра менее проворно будет вертеться по городу кэбби, будет чаще ошибаться при выборе маршрута, и чуть медленней будут капать квотеры чаевых, потому что не каждому пассажиру он улыбнется, не каждую мелкую просьбу исполнит с готовностью, и свой минимум, без которого нельзя возвращаться домой, сделает он уже не за 12, а за 13 часов, а на сумму, покрывающую ремонт, уйдет у него не два, а три часа... И соотношение станет 16:8...
Покрутив 16 часов баранку, вызверится кэбби на издерганную, высматривавшую его в окошко жену: "Не по бабам я таскался! Не нужен мне твой ужин!" -- выпьет баночку пива, если найдет в холодильнике, и, пропитанный потом, завалится спать... И если наутро какая-нибудь старушонка справедливо укажет ему, что не там, где следовало, он повернул, что она хорошо понимает, зачем он так сделал, вдруг почувствует кэбби, что трясутся у него от бешенства руки, наливается кровью лицо и, останавливаясь посреди дороги, не узнавая своего голоса, заорет -- на кого? на беспомощную-то женщину -"Убирайся вон из моей машины! Никуда я тебя не повезу!.." 8.
Каких только грубостей не слышат бедные пассажиры от таксистов! Иной сгоряча и номер запишет, и пригрозит жалобой, но потом остынет и жаловаться не станет. Даже не понимая причин хамского поведения кэбби, пожалеет его, простит...
А сколько терпят таксисты от пассажиров! И жалуются только друг дружке...
Мы все много лучше, чем нам самим кажется.
Сентенция с двойным сиропом? Что ж, скептиков мы -- статистикой! Хоть и домашней, но -- увесистой!
За семь лет, что я проработал в такси, в кэбе моем побывало примерно сто тысяч человек. Минимум такое же число людей я отказался взять. И когда намертво стоял под отелем, и когда шастал по улицам со включенным сигналом "НЕ РАБОТАЮ".
Я не брал клиентов без чемоданов. Не брал черных. Не брал подростков. Не брал ортодоксальных евреев (гарантированный Бруклин!).
Многие из этих людей видели, что я их обманываю: сказал черному, что не работаю, и тут же взял белого. Сказал, что машина сломалась и -- схватил чемодан...
Хоть один из ста обиженных записывал мой номер; я много раз видел это. И много раз сам, бравируя, давал карандаш -- пиши!
А сколько человек пожаловались на меня по этому поводу?
Ни один.
Из ста тысяч клиентов, воспользовавшихся моими услугами, хоть с одним на тысячу я поскандалил. По разным поводам. Будучи и правым, и неправым. И отказывался везти. И выбрасывал из багажника чемоданы. До драки не доходило, но оскорбления с обеих сторон сыпались самые-самые. И опять-таки люди записывали мой номер...
Сколько же из этих официально заявили свою жалобу? Лишь один50...
Если спросить меня, какое самое яркое впечатление вынес я из тех лет, что проработал в такси, обменявшись двумя-тремя словами почти с каждым из ста тысяч моих пассажиров, я скажу не задумываясь. Самое яркое мое впечатление это -- бесконечность человеческой доброты...
Глава четырнадцатая. ДРУЖБА ЗА ДОЛЛАР
1.
Впрочем, нынешняя эта глава -- совсем не о человеческой доброте. И никак не о лучших представителях публики. Это глава о друзьях и врагах выбившегося из сил кэбби -- о швейцарах нью-йоркских отелей.
В то ли именно утро, что последовало за моим "рекордом" и взломом багажника, или в какое другое, когда в моих мускулах, как и в мускулах каждого кэбби, стала все гуще накапливаться непроходящая усталость (как накапливается пыль под диваном, куда не добирается нерадивая щетка); когда не только засыпая, но и просыпаясь, я чувствовал себя разбитым, произошел один жутковатый случай, после которого я стал мечтать: какое несказанное это было бы счастье, если бы мне удалось подружиться хоть с каким-нибудь швейцаром!..
А случилось следующее: смурной от хронического переутомления, пропитанный запахом бензина, вез я по Парк-авеню некую женщину с мальчиком лет пяти, непоседливая попка которого все никак не находила себе места ни рядом с мамой, ни у мамы на руках, ни на приставном стульчике. Это был "тот" мальчик! В конце концов он решил, что в кэбе лучше всего стоять, уцепившись ручонками за нижний рельс, по которому ходит отделяющая водителя от пассажиров перегородка, толстое стекло которой было сейчас открыто. Прилипший к изъеденным никотиновой кислотой деснам, язык мой не поворачивался выговаривать мамаше, что сынишку надо усадить, что, не дай Бог, мне придется неожиданно тормознуть, что пацанчик может удариться... Вместо того, чтобы поучать пассажирку, я вел кэб осторожно, поглядывая на мальчика в зеркало заднего обзора. Ну для чего мне было учить эту мамашу, если я видел ее в первый и последний раз в своей жизни, по которой нам вместе выпало проехать от здания "Пан-Ам" до Семьдесят второй улицы?
Но пассажирка моя придерживалась иных правил. Если ей что-то не нравилось, она не считала нужным это скрывать. По крайней мере -- от шофера такси:
-- Почему вы остановились на желтый свет? -- с раздражением спросила она.
Я мог бы объяснить ей, что Парк-авеню -- одна из самых опасных магистралей в городе, что здесь нельзя проскакивать на желтый. Что я своими глазами видел именно тут... Но я промолчал: нам оставалось еще десять кварталов.