Но, усадив даму в кэб, швейцар не захлопнул дверцу. Он почему-то снял с головы цилиндр, и верхняя половина его туловища скрылась в салоне машины...
И снова мерные шаги взад-вперед. И губы, шепчущие стихи. И яркое, как фотоблиц, сияние глаз при появлении каждой женщины...
За моим чекером пристроился еще один кэб. Толстый американец с трудом выбрался на тротуар и, указывая в сторону отеля, о чем-то спросил парня в цилиндре.
Брови Шона взметнулись удивленными дугами. Таксиста, который был по возрасту вдвое старше, швейцар не удостоил объяснения, как пройти в туалет.
И все-таки мне этот Шон понравился. И стихи. И галантность по отношению к пожилой даме. Даже влюбленность его во всех женщин показалась мне милым мальчишеством. Хамское же обращение с таксистом было, с моей точки зрения, простительно: мечтатель, а жизнь груба... Кэбби, наверное, досадили парню: известные ведь скандалисты.
Но я наблюдал Шона не раз и не два... Его лицо, словно неправильный английский глагол, имело три навсегда застывшие формы: каждый гость отеля вызывал в Шоне прилив подобострастия; каждая женщина -- вспышку восторга; третья же форма (неприятного удивления: "Неужели я должен с этим ничтожеством общаться?") -- была обычно обращена уже к спине подходившего за чем-нибудь к Шону рассыльного или официанта из соседнего кафе, но не таксиста.
С таксистами Шон никогда и ни по какому поводу не разговаривал. Он презирал наше племя. Потому и денег наших не брал...
Ежедневно в 12:00 -- часы можно было проверять -- к центральному подъезду подкатывал белый "роллс-ройс", и Шон исчезал в вестибюле.
Он появлялся через несколько минут, выводя в паре с рассыльным полупарализованную, еле державшуюся на спичечных ногах старуху, с дряблых щек которой при каждом шажке осыпалась розовая "штукатурка".
Подмигивая нам и хвастая пятидолларовой бумажкой, в отель вприпрыжку возвращался рассыльный, а Шон, сняв цилиндр, исправно заглядывал в салон "роллс-ройса"...
Впрочем, какое мне было дело до задницы Шона, торчавшей наружу? Разве я шпионил за ним? Но однажды в полдень, оказавшись на противоположном тротуаре у "Мэдисона" и наблюдая за процедурой усаживания румяной "смерти" в "роллс-ройс" с другой точки, я увидел, как, выставив на обозрение свой зад, швейцар выцеловывает пергаментные складки шеи. Скрюченная лапка ласкала его затылок... 2.
Однажды, получив нагоняй от менеджера из-за фокусов таксистов-"аэропортщиков", взялся Шон наводить у отеля порядок: первый кэб берет первую работу! Тот, кто откажется взять пассажира на короткое расстояние, не получит и пассажира в аэропорт.
Водителем головной машины, которому досталось выслушать впервые пренеприятное это предупреждение, оказался безответный Ежик. Но даже и он возмутился столь грубым нарушением традиций "Мэдисона". Бывший архитектор не стал, разумеется, ни огрызаться, ни "спориться". В знак протеста он уехал от отеля -- пустым.
Следующим в очереди стоял кэб тщедушного, с впалыми щеками пуэрториканца Риччи.
-- Ты работаешь? -- спросил его Шон.
-- Я жду "Кеннеди", -- ответил Риччи.
-- В таком случае, ты напрасно теряешь время, -- предупредил таксиста швейцар и больше к нему не обращался. Когда гостям требовалось такси, Шон подзывал кэб с улицы. И то же самое Шон проделал, когда появился рассыльный с двумя чемоданами: поднял руку и дунул в свисток.
Риччи открыл багажник, но успел погрузить лишь один чемодан, а другим уже завладел кэбби, подскочивший к отелю по свистку,
Два таксиста стояли друг перед другом, сжав кулаки. Однако Риччи понял, что если они сейчас подерутся, от этого выиграет только тот, кто их стравил.
-- С тобой я не буду драться, -- сказал Риччи таксисту и шагнул к швейцару.
Шон был сильней и моложе. Риччи явно не мог с ним справиться. На что он рассчитывал?
Ухватившись за поля цилиндра обеими руками, Риччи с обезьяньей ловкостью натянул его на голову Шона по самые плечи. Голова исчезла, будто ее оторвали; и тогда внезапный удар в живот согнул ослепшего Шона пополам. Второй удар швырнул его на асфальт. После третьего -- ногой по ребрам! -швейцар уже не смог подняться...
Подобные зрелища -- не в моем вкусе, и я потихоньку "слинял". 3.
Несколько дней держался я подальше от идиотской этой гостиницы, объезжал ее, что называется, десятой дорогой, но как-то раз пришлось мне высадить клиента возле дома напротив "Мэдисона", и я увидел у центрального подъезда израильтянина-кэбби по имени Шмуэль, с которым мне очень даже хотелось бы кое-что обсудить.
Стоя посреди тротуара, на том самом месте, где положено находиться швейцару, Шмуэль допрашивал: "Куда вам ехать?" -- каждого появляющегося из двери гостя, останавливал кэб, принимал чаевые.
-- Учитесь, как делать деньги! -- веселился Шмуэль, показывая нам горсть собранной за несколько минут мелочи.
"И не совестно?" -- подумал я, не решаясь, впрочем, сделать замечание вслух. Сметливый Шмуэль был непререкаемым авторитетом для работавших под "Мэдисоном" таксистов: и для израильтян, и для русских, и для арабов. Со Шмуэлем кэбби советовались по самым серьезным вопросам: у кого, например, у греков или у поляков, или же у пуэрториканцов можно подешевле взять в аренду медальон? И даже хозяева медальонов интересовались мнением Шмуэля: у какой, скажем, из страховых компаний -- лучшая (не самая дешевая, а самая надежная и самая выгодная) страховка: у "Игала", у "Эмпайр" или у "Нассо"?.. С того самого дня, как я получил неизвестно за что повестку в уголовный суд, у меня гвоздем сидело в голове -- показать ее именно Шмуэлю. Но за прошедшие с тех пор недели мне так и не представился случай сделать это. Застать Шмуэля под "Мэдисоном" было трудно: он не торчал здесь с утра до вечера, как большинство таксистов, которых я знал. Шмуэль принадлежал к той немногочисленной когорте водителей экстракласса, которые дружили со всеми швейцарами и работали под всеми отелями...
Сейчас, однако, Шмуэль вес себя недостойно, с точки зрения таксиста, усаживая гостей отеля в кэбы и получая ЗА ЭТО квотеры, и мне вообще расхотелось просить у него совета. Стыдясь поведения всеобщего любимца, я сам остановил такси для какой-то девушки, а протянутый квотер -- не принял.