Правительственный документ о помиловании Гелия был подписан в последний день марта, а 12 апреля в Украинском Институте нейрохирургии, в его закрытом, засекреченном корпусе профессор Михайловский прооперировал диссидента и удалил из области второго позвонка какую-то охватывающую, обжимающую -- опухоль...
"Доброкачественная!" -- объявил профессор Михайловский жене Снегирева, проделав все биопсии, все исследования. Но после успешной операции больного не отпустили домой.
Заключенному, который официально был освобожден из-под стражи, оставалось еще прожить 272 дня; но ни одного из них Гелий Снегирев так и не провел на свободе...
"Нам, друзьям Гелия Снегирева, удалось получить разрешение на посещения, когда позади остался и внезапный перевод больного в сверхзасекреченное отделение Института нейрохирургии, и операция (на позвонке? у шеи ?), и внезапное появление его в "Октябрьской" больнице.
Когда нас начали пропускать к Гелию, его истощенные, высохшие руки были еще способны держать карандаш. Так -- парализованный, двигая лишь одной кистью, царапая каракули. рвя бумагу -- он писал нам все то, что хотел бы сказать, но не мог: эта, больничная камера отличалась от тюремной лишь большим количеством микрофонов... Так и общались с ним те, кто хотел передать или услышать что-то важное -- разбирая его зигзаги, выписывая крупными буквами свои слова... И именно так в конце лета, когда пальцы уже сжимали карандаш из последних усилий, передал он нам свою последнюю просьбу: составить хронику этого его последнего -- больничного -- ада, и подсоединить ко всему предыдущему в качестве эпилога. Волю эту его мы здесь и выполняем..."
Из записки Снегирева другу: "Поговаривают о повторной операции -полагаю, что спрятали еще не все концы".
"В разговоре с близкими врач Гелия часто повторяет: "Положение не улучшается только из-за того, что после удаления опухоли на месте операции остались рубцы, сжимающие спинной мозг. Отсюда -- паралич". В ответ на предложение использовать иностранные противораковые препараты: "Что вы, совершенно не нужно, так как опухоль доброкачественная".
Из записи беседы Гелия с другом: "Думаю, будут меня скоро кончать..."
Снегирев сообщает друзьям о последнем своем решении: вызвать представителя КГБ и потребовать разрешения уехать за рубеж для лечения.
"Я иду на этот шаг, понимая, что это конец -- ведь раскрыться они никак не могут. Но больше я так не могу".
В течение следующих дней Гелий отдает последние распоряжение -- все устно, писать он уже не может. Среди них: после смерти пригласить на вскрытие одного из друзей, врача-патологоанатома.
28 декабря 1978 года Гелий Снегирев скончался. Работники КГБ сообщили жене Гелия о его смерти после того, как вскрытие было закончено.
Официальный диагноз: рак предстательной железы с метастазами во всех частях тела.
По требованию КГБ похороны состоялись на следующий же день. В обход всех правил, принятых в киевской погребальной службе, тело было в тот же день кремировано и захоронено. Во время процедуры похорон крематорий охранялся работниками КГБ.
"Фактов, которыми мы располагаем, безусловно, недостаточно... Но теплится в нас все же надежда, что рано или поздно и эта тайна станет известна миру, извлекутся из сейфов КГБ доказательства, свидетельствующие о еще одном подлом преступлении зловещей державы, а имя Гелия Снегирева займет свое место в нескончаемом ряду других мучеников правды, раздавленных тоталитарной машиной.
Друзья Гелия. "
Перечитывая предсмертную рукопись Г. И. Снегирева направленно -- как историю его болезни, я неотвратимо пришел к подозрению: врачи специальной медицинской бригады, приданной группе офицеров госбезопасности, умных, инициативных контрразведчиков, которым было поручено сломать диссидента -впрыснули "кубик" суспензии, добытой из раковой опухоли -- в межпозвонковый зазор ("Шприц!.. Январь... Японский укол!") и потом, в процессе застопорившегося следствия, наблюдали, как проявит себя их "союзник", прораставший в соединительные ткани позвоночника и одновременно -- активно метестазировавший...
Но после долгих раздумий над рукописью, главный ее смысл (по крайней мере -- для меня) открылся не в уликах и не в доказательствах "медицинских методов" работы ГБ, а в том, что даже страшная судьба Гелия Снегирева не остановила людей, которые решились выполнить последнюю его просьбу: дописать эпилог к оборвавшейся исповеди... Ведь эти, не известные нам люди, как никто другой, понимали, что совершают шаг в пропасть, что их будут искать и найдут... 14.
Однажды, когда я начитывал в студии записи очередной выпуск своей -списанной из советских журналов -- программы, за стеклянной перегородкой возник "один влиятельный американец". Дождавшись паузы, он сказал в микрофон:
-- Когда закончите, зайдите, пожалуйста, ко мне. "Интересно, как у них обставляются подобные сцены? -- подумал я. --'По-американски: лимиты, дескать, исчерпаны, денег на вашу программу больше нет, или по-русски: "Как вы могли дойти до того, чтоб списывать из московских изданий, сукин вы сын?!.."
В просторном кабинете, в котором до сих пор мне ни разу не довелось побывать, находились "профессор новостей" Кукин и мой редактор. Когда я вошел, разговор оборвался...
-- Вашу передачу прослушивали и обсуждали мюнхенские рецензенты, -сказал американский босс.
-- Это наша высшая, так сказать, инстанция, -- поспешил пояснить Кукин.
-- Вот, почитайте сами, -- сказал редактор, протягивая мне полосу телетайпной, с перфорацией по краю, бумаги. Буквы прыгали перед глазами, я с трудом разобрал:
"Глубокое понимание темы... Лояльный по отношению к советскому слушателю тон. Рекомендуется к повторной трансляции. Рассмотрите возможность удлинения программы до 18,5 минут..."
Трое добропорядочных господ в ладно сшитых пиджаках благосклонно кивали головами, как бы приглашая меня в свое приятное общество, а я чувствовал, что мое лицо идет пятнами, будто они отхлестали меня по щекам... Противным, срывающимся голосом я сказал: