Старшие ребята, окружив нас, смеялись.
Мы бы не на шутку разругались, но бабушка, услышав рёв Гинтарелиса, вышла из подъезда. Выслушав жалобы всей нашей троицы, она сказала:
— Вы — как волк, коза и капуста. Вас одних ни на минутку нельзя оставить вместе! Пойдем-ка, внучек! Лучше я тебе сказку расскажу, — и она увела Гинтараса домой.
А ребята животики от смеха надорвали, стараясь перекричать друг друга:
— Волк-волчище, серый хвостище! Коза-дереза, завидущие глаза! Волк козу пасти не станет, все равно ее обманет!
Так и прилипли к нам эти прозвища. Только про Гинтарелиса сначала забыли, но потом кто-то вспомнил, что и щечки у него пухлые, и голова круглая, как кочан капусты… Мы могли спорить, драться, мириться, даже дружить, однако для ребят всегда оставались Волком, Козой и Капустой.
А спорить, по правде говоря, мы так и не перестали. Мы — это Томас и я. Не отвык и Гинтарелис реветь по всякому пустяку и жаловаться: «У других вон трактора есть, а у меня — нету… Всем мороженое покупают, а мне — никогда! У других папы на самолете в Палангу летают, а наш поездом ездит…»
— Растяпа ваш папа, — ухмыльнулся Томас. — Ничего-то он не может.
Эти слова меня как крапивой обожгли. Подумать только — наш папа ничего не может? А кто троллейбус водит? Отец Томаса всего лишь в типографии линотипистом работает. И все. Как вам это понравится?
— Сам ты растяпа! — отрезала я. — В троллейбусном парке на доске почета папин портрет!.. И вообще… И вообще…
— Что «вообще»? — Томас притворился, что ему очень интересно.
Я прикусила язык. За словом-то я в карман не лезу. Но почему, когда нужно сказать самое-самое верное, никак не могу его найти? Наконец, сдается, отыскала это самое точное и верное:
— … вообще — без него троллейбусы не ездили бы! Люди бы на работу опаздывали. Магазины вовремя не открывались бы… И родители не могли бы многих ребят в детский сад утром отвезти, и… — Теперь я могла бы говорить и говорить, запросто завалила бы Томаса всяческими бедами и несчастьями, если бы вдруг перестали ездить троллейбусы. Но мне показалось, что этого слишком мало. Хотелось доказать, что папина работа куда важнее, чем быть каким-то линотипистом в типографии. Я бросила на чашу весов нашего спора самый главный довод: — Вон по понедельникам газеты не выходят, но ничего особенного не случается, а если бы троллейбусы не вышли?..
На мгновение Томас растерялся. Словно в поисках помощи лихорадочно оглядывал балконы нашего дома, где в деревянных ящиках росла красная герань.
«Ну что? Получил? — в глубине души злорадствовала я, не спуская глаз с растерянного Томаса. — Гордись-ка теперь своим папочкой, который «все может»!..»
— В понедельник люди могут по радио известия послушать, — будто сам себе сказал Гинтарелис.
В глазах Томаса загорелась надежда. Я поняла: оброненная братишкой фраза могла помочь Томасу, как спасательный крут — утопающему.
— А тебя не спрашивают! Эх ты, Капуста! — даже сама не сообразила, как это вдруг вырвалось у меня уже полузабытое обидное прозвище. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Томас сразу задрал нос:
— У всех, кто работает, есть выходные дни. Может, только у одной Козы нету…
— У Волка тоже! — возразила я.
Хотела еще что-нибудь добавить, но вовремя прикусила язычок. Снова получилась наша злополучная троица: Волк, Коза и Капуста. Не оставалось ничего другого, как разойтись в разные стороны. Но и в разных углах двора мы нет-нет да поглядывали друг на друга — ждали, кто первый предложит перемирие. Однако стоило Гинтарелису подойти к Томасу и начать с ним играть, как я, крикнув ему «Предатель!», гордо отправилась домой. День был испорчен.
Вот и вся история. Как видите, никакой речки в ней нету. И волк, коза и капуста — ненастоящие. А только прозвища, которые дали нам ребята. Выдумать можно, что угодно, если у тебя есть хоть немножко фантазии. Придя домой, я похвасталась бабушке, как приструнила плаксу Гинтарелиса и поставила на место хвальбушку Томаса. Бабушка выслушала меня, не перебивая, но не сказала ни слова в ответ.
— А ведь правда, бабуля, что работать водителем троллейбуса куда важнее, чем быть каким-то линотипистом?