Дядя Йеронимас, попыхивая сигаретой, не спеша рассказывает помощнику, сколько дел у взрослых, как сцепляются между собой вагоны, объясняет, что желтый флажок у него в руке — знак машинисту: путь в порядке, можно спокойно ехать дальше — вот машинист и смотрит.
— А у меня нет флажка, — озабоченно сказал как-то раз Антанукас. — Стою рядом, а руки у меня пустые. Никто и не знает, что я помощник.
Дядя Йеронимас расправил ладонью усы и внимательно посмотрел на малыша.
— Конечно, по уставу не положено. А знаешь, неплохо было бы, если бы ты держал в руке… ромашки! У них сердечко желтенькое! Глянет машинист, увидит желтый цвет, ему и спокойно — все, значит, в порядке.
Ромашек у них видимо-невидимо. Вся полоса вдоль насыпи заросла ими, и в кюветах, и за кустами — полно ромашек. Рви сколько угодно, сто поездов в день можно встретить. И теперь, серьезно сдвинув брови, Антанас ежедневно выходил к скорому, поднимая в руке букет ромашек. Как-то ему даже сам машинист помахал и улыбнулся.
В окнах вагонов мелькают лица — мужские, женские, детские — и все они кажутся теперь Антанасу приветливее, веселее: ведь поезд может уверенно катиться вперед — путь в порядке! И когда от дальнего ельника, за которым скрывается последний вагон, долетает до переезда звук веселого паровозного гудка, а перестук колес утихает, мальчику становится спокойно и хорошо.
Лето дошло до середины.
В саду уже наливалась грушовка, поспевала малина. И первые сыроежки вылезли в ельнике. Все больше и больше летних радостей сулил каждый день. Но, как всегда, Антанукас спешил в полдень к будке обходчика, зажав в руке букет ромашек. Одно только беспокоило мальчика — все чаще и чаще стал поговаривать дядя Йеронимас об уходе на пенсию.
Кто придет на его место? Потребуется ли тому, новому обходчику помощь Антанаса?
В тот день, проводив скорый, они по обыкновению присели возле будки. Дядя Йеронимас был не так разговорчив, как обычно. Вздыхал, покуривал. Наконец сказал:
— Так, значит… Кончилась моя смена, Антанукас. Навсегда кончилась. Старость. Ничего не поделаешь. Завтра вместо меня другой заступает. Знаешь Пятраса Андрюлиса?
Антанас молча опустил голову. Пятраса он знал — молодой, крепкий. Но дядю Йеронимаса ему было очень жалко. И еще — нужна ли будет этому Пятрасу его, Антанаса, помощь?
— А ты приходи, все равно приходи встречать, — будто угадав его печальные мысли, ободрил дядя Йеронимас. — Не Пятрасу, так машинисту поможешь, да и всем пассажирам…
На следующий день Антанас с тревогой подходил к переезду. Подбадривал себя, храбрился, даже придумал, что скажет Пятрасу Андрюлису: так, мол, и так, помогать пришел… И дядя Йеронимас велел…
Но ни у насыпи, ни в дверях будки нового обходчика не было.
«Где же он? — заволновался Антанас. — Ведь сейчас поезд… А если его совсем нет? Может, мне одному придется?..»
За невысокими елочками, посаженными вдоль насыпи, слышалось вжиканье косы. Обрадовавшись, мальчик перебрался через кювет, пролез сквозь густые елочки — хотел поздороваться с косцом, но не успел и рта раскрыть, слова так и застряли в горле: Андрюлис скосил всю траву — и за кюветом, и по ту сторону елок. В только что сваленных прокосах желтели поникшие головки ромашек. Все до единой были скошены.
Послышался гудок приближающегося поезда. Идет скорый. Новый обходчик воткнул косовище в землю, неторопливо вытащил из-за голенища свернутый в трубочку желтый флажок и, не глядя на Антанаса, зашагал к переезду.
Жаркий туман слез заслонил перед Антанукасом и переезд, и железнодорожную насыпь, и погромыхивающий на стыках поезд…
ЗВЕНИ, ВЕСНА!
— К телевизору не подходи, — предупреждает папа. — Нельзя. Мал еще.
— Внучек, почему супа не доел? Так и не вырастешь, так и останешься навсегда маленьким, — ворчит бабушка.
— Сыночек, спать пора! — напоминает мама, хотя за окнами еще совсем светло. — Все малыши уже давно спят.
Гядас, или как все называют его ласково — Гядукас, нехотя моет лицо, руки, чистит зубы и отправляется в постель. Его преследуют невеселые мысли. Ох, и нелегко быть маленьким. С утра до вечера только одно и слышишь: тебе нельзя, мал еще. Все мал да мал! Разве он виноват, что маленький?..
Хорошо Аудрюсу, старшему брату: ему еще летом пятнадцать исполнилось, недавно в комсомол приняли, в редколлегию выбрали, и он теперь рисует для стенгазеты маленькие картинки, которые называет виньетками. Зачем так называет? А скорее всего затем, чтобы ему, Гядасу, младшему брату, непонятно было, чем занимается старший! Сестре Бируте десять лет. Она пионерка, в танцевальном кружке занимается. Не танцевать учится, а «репетирует». Почему «репетирует»? Тоже, наверно, для того, чтобы младшему было непонятно, чем занимаются пионеры в кружке бальных танцев.