С некоторыми психами я поддерживал отношения и после того, как эти мои функции передали другому сотруднику, молодому специалисту, только что окончившему факультет. Наиболее любопытные из них — Реформатор, Террорист и Обличитель.
Человек
Весь день институт склоняет хохму насчет изречен Горького «Человек — это звучит гордо», которое переинач ли так: «Человек — это звучит горько». Соловейкин, естественно, выдал по сему поводу стих:
Его, как всегда, сразил Добронравов:
Затеяли дискуссию, что считать человеком. Учитель сказал, что не каждая двуногая тварь вида гомо сапиенс есть человек в социальном смысле. Его обвинили в расизме и антигуманизме. Учитель в ответ задал каверзный вопрос, можно ли считать человеками Канарейкина, Петина, Тваржинскую, Сталина, Берию, Ежова и прочих представителей биологического вида гомо сапиенс. Добронравов сказал, что они не относятся к упомянутому виду. Я сказал, что вопрос о том, кого считать человеком, есть вопрос не науки, а нравственности. И тут не может быть никаких исключений, даже для таких мерзавцев, как... Добронравов сказал, что для мерзавцев в особенности, ибо человек — это мерзавец и подонок по определению. А как же Эйнштейн, обиделся Качурин. Так он же еврей, сказал Добронравов. Что ты этим хочешь сказать, вскипел Качурин, всячески подчеркивающий, что он не антисемит. А то, сказал Добронравов, что уедет твой Эйнштейн в Израиль, и ваш отдел разгонят.
Добронравов — любопытный парень. Однажды он зашел к нам в сектор, когда у нас было закрытое заседание. Трус попросил его удалиться, поскольку он — посторонний. А я не посторонний, сказал на это ледяным тоном Добронравов, я — потусторонний. И Трус после этого почему-то скис. Многие считают Добронравова стукачом. Но Учитель говорит, что он — типичный российский сачок, изображающий из себя «некую тайную персону» с целью сачкования. И его еретические речи проходят ему безнаказанно, так как все думают, будто он их произносит с провокационной целью. Слухи о том, что Добронравов — стукач, особенно настойчиво распространяет Соловейкин. У него для этого есть две причины. Первая — Добронравов может сочинять стихи не хуже Соловейкина, но не придает этому никакого значения. Вторая — Соловейкин сам стукач и потому (как утонченный интеллигент и либерал) стремится всех окружающих изобразить стукачами.
Учитель
Даже Сталин делал добрые дела, говорит Учитель. В частности, он реабилитировал формальную логику. Ее даже некоторое время преподавали в школе, в десятом классе. После смерти Сталина логику в школе отменили. Но почему-то не отнесли ее к ошибкам периода культа личности. В университете на философском факультете сохранилась кафедра логики (правда, занималась она в основном диалектической логикой), в Институте философии сохранился сектор логики (правда, занимался он в основном критикой ограниченности формальной логики), а во многих институтах сохранился курс логики (правда, без экзамена). У нас в школе преподавал логику человек — не помню его имени, — который одновременно вел военное дело и конституцию. Был он совершенно безграмотный, в логике понимал меньше, чем самый тупой парень в нашем классе, но зато был добр, смел и любил выпить. Отметки он нам ставил не спрашивая. На уроках разрешал заниматься чем угодно. И только об одном просил — не шуметь до такой степени, чтобы услышал завуч или директор. На всех школьных вечерах он упивался до бесчувствия вместе с учениками. Школу он покинул вместе с нами. Причин тому было несколько. Отменили раздельное обучение. Отменили логику. Прислали квалифицированного учителя по обществоведению. А главная причина — на выпускном вечере хватил лишнего, произнес речь, в которой обозвал Сталина сволочью. И исчез. И после этого я о нем ничего не слышал. Странно, Сталина тогда уже не было, и его разрешали иногда поругивать.
Я относился к логике так же, как и все ребята в классе, а именно — с полнейшим презрением. И все же где-то в глубинах подсознания у меня копошилась некая смутная симпатия к ней. Я подозревал, что это — моя судьба, но усиленно гнал это подозрение прочь. Собственно говоря, я ощущал эту подсознательную симпатию не столько к логике, как таковой (я ее просто не знал, как и все прочее человечество), а к тем логическим анекдотам, которые нам иногда выдавал наш бухой учитель. Когда мы на первом же уроке заявили, что логика — вздор, он нам сказал следующее: Аристотель, открыв логику, на радостях велел зарезать шестнадцать быков, и с тех пор скоты логику не любят. Мы взвыли от ярости. Тогда он нам задал «логическую» задачку: в ресторан зашел человек, заказал сначала сто граммов водки и двести граммов сосисок, а затем двести — водки и сто — сосисок; приняв второй заказ, официант сказал посетителю, что тот, очевидно, пожарник. Как официант сделал такое умозаключение? Мы притихли. Вот видите, сказал учитель. А вы над логикой насмешки строите. Очень просто: посетитель был в каске пожарника. Мы заржали так, что через минуту в класс заглянул сам директор. Когда директор, успокоенный, ушел, учитель рассказал нам еще одну хохму. Доказывая ученикам силу логики, учитель логики дал им две посылки: «На постройку здания ушло десять тысяч кирпичей» и «В Африке водятся обезьяны» — и предложил из них вывести заключение о том, сколько лет ему, учителю. Класс затих. Но из заднего ряда поднялась рука самого отсталого ученика. Сорок восемь лет, сказал сей ученик. А как ты это установил? — спросил удивленный учитель. Очень просто, сказал ученик, у нас в доме живет один полуидиот, так ему двадцать четыре года. И мы после этой хохмы капитулировали. И ни разу не выдали учителя. Он частенько приходил на уроки пьяный, рассказывал смешные и страшные истории про войну или анекдоты, а то откровенно досыпал, уронив голову на классный журнал, и мы караулили, чтобы кто не засек его за этим занятием.
И вот этот нелепый (как тогда казалось нам) человек предопределил мою судьбу. После школы я подался на философский факультет. И к удивлению всех моих знакомых, поступил, хотя с политической точки зрения был зауряден. И таких, как я, в том году поступило довольно много — одно из необъяснимых упущений в очень жесткой системе приема в учебные заведения такого рода. И специализировался, само собой разумеется, по логике.
В Желтый дом я попал чудом. В качестве темы дипломной работы я выбрал закон исключенного третьего. Терциум нон датур — не правда ли, красиво звучит? И накатал диплом за один вечер и, как говорится, левой ногой. Не подумайте, что это — благодаря исключительным способностям. На два вечера у меня просто пороху не хватило бы. Но вопреки всякому здравому смыслу моя работа имела успех и была признана лучшей. На защите разгорелась жаркая дискуссия. Самые образованные, способные и передовые философы встали на мою защиту от нападок со стороны невежд, бездарей и мракобесов. Дискуссия развернулась вокруг вопроса о том, имеет упомянутый закон классовую природу или общечеловечен (как утверждал я). На защите присутствовали ребята из сектора логики Института философии во главе с Трусом. Они меня поддержали. Тут же на защите Трус сказал мне, что берет в сектор младшим научным сотрудником. Правда, Смирнящев тогда сказал мне, что мой диплом — чушь несусветная, но, поскольку я — «свой парень», он поможет мне устроиться в институт. Я с радостью согласился на институт, так как факультетская аспирантура мне не светила никаким боком.