Я тоже раздвоен, но уже совсем в другом аспекте (как выражается Барабанов): я ничего не могу делать без внутренней ожесточенной полемики с самим собой. Это довольно утомительно. И потому я стараюсь ничего не делать. Но чтобы уклониться от дела, надо опять-таки убедить себя в целесообразности этого уклонения, — то есть затеять ту же самую внутреннюю полемику. Так что я не могу и ничего не делать без нее.
— Кажется, — говорю я себе (к примеру), — пора бабу поиметь.
— Прекрасная идея, — соглашаюсь я с некоторой долей ехидства.
— Но с кем сегодня лучше? Пригласить одну из «старух», выбрать одну из «кандидаток» или взять на улице?
«Старушки» — это женщины, с которыми я время от времени общаюсь уже несколько месяцев. «Кандидатки» — это женщины, с которыми я еще не имел дела, но уже подготовил для этого почву, и они при удобном случае готовы посетить меня или допустить меня в свою обитель. Что значит «взять на улице» — это и без пояснений очевидно. Хотя именно тут нужны обстоятельные пояснения, ибо требуется немалый опыт и серьезная теоретическая подготовка, чтобы суметь соблазнить даже самую завалящую российскую потаскуху. Один мой знакомый за пять лет так и не смог научиться брать женщину на улице, отхватив за это время пару сотен оплеух.
— Только не на улице! Погода дрянь. И рискованно. Расширение культурных связей с Западом имело ближайшим следствием распространение венерических болезней.
— Разве негры и арабы — Запад?
— Для нас даже китайцы — Запад.
— В таком случае выбери из «кандидаток».
— «Кандидатку» так просто не позовешь. Нужны комплименты, выпивка, закуска. Встречать надо. И провожать. Может быть, даже на такси потратиться. «Кандидатки» с первого раза не сдаются, ломаются. Мол, они не такие, как все. А порой и виды имеют. И совершенно безграмотны в делах любви. Их всему надо обучать с азов. И педагог ты неважный.
— Значит, из «старух»? Где моя «постельная книга»? Кого именно?
— Ты забыл, что ее порвала одна из твоих «старух»?! Сначала она грозилась снести ее в партийное бюро и пыталась шантажировать тебя, требуя жениться на себе.
— Вот сволочь! Ладно, давай припомним что-нибудь поприличнее.
— Я бы на твоем месте не торопился. «Старухи» надоели. Их пора обновить. Тем более «кандидатки» начинают разбегаться. Не могут же они ждать вечно!! Сейчас «старухи» наверняка либо с мужьями дома сидят, либо у других гавриков вроде тебя душу отводят. А если какая из них свободна, она принесет с собой свои истерические проблемы. Займись лучше соседкой.
— Ты же сам меня учил не заводить амуров по месту жительства.
— Если соседка тебя не устраивает, займись писаниной. Бумага у тебя есть: ты вчера целую пачку увел из института якобы на нужды сектора. Жизненный опыт накоплен в избытке. Время и силы девать некуда. Способности? Назови мне хотя бы одного современного писателя с настоящими писательскими способностями! Теперь всякий, умеющий писать, может при желании стать писателем. А неумеющий тем более. Возьми, например, самого Генсека. Уж кажется, на что косноязычен, а тоже выдающимся писателем стал.
— Легко сказать — займись писаниной. Надо же начинать с чего-то. А чтобы начать, надо знать, как продолжить и чем потом закончить.
— Продолжение никогда не имеет ничего общего с началом. Вспомни, с чего началась наша революционная заварушка? А как она продолжается? А если бы ты мог знать, чем она кончится, ты постиг бы другую философскую истину: конец никогда не есть завершение продолжения. Так что начинай с чего попало. Или, как нас учил великий Ильич, начни с самого простого, массовидного, миллиарды раз повторяющегося, с предложения любого. Например, «Лошади кушают овес».
— Если бы лошади и овес встречались у нас как нечто массовидное и миллиарды раз повторяющееся, мы бы по горло были обеспечены хлебом и мясом, а не покупали бы их на Бандаранаике. К тому же такое начало банально.
— Банальностей боятся только умные либеральные интеллигенты, — негодую я. — И потому они говорят одну ерунду. А настоящие мудрецы говорят одни банальности. И потому они иногда выдают нечто заслуживающее внимания.
— Сдаюсь! В таком случае я в соответствии с философской традицией начну с пропедевтики.
Пропедевтика
Когда меня как специалиста в области философии спрашивают, что такое «пропедевтика», я с некоторой долей высокомерия отвечаю: это то же самое, что и «пролегомены». У спрашивающих от такого ответа отвисают челюсти. И спросить, что такое «пролегомены», им уже мешает осознанное ими их вопиющее невежество. И не напрасно. Готов держать пари, на такой вопрос не смогут ответить двадцать четыре тысячи девятьсот девяносто советских дипломированных философов из двадцати пяти тысяч, а остальные десять лишь сделают вид, что смогут. Попробуйте, спросите их сами. И посмотрите при этом на их морды. Вы увидите зрелище неописуемое. Когда я был студентом первого курса, еще верившим в величие марксистских святынь, я спросил у профессора, болтавшего косноязычно дребедень про первичность материи и, само собой разумеется, про вторичность сознания, чем отличается гносеология от эпистемологии, а обе они вместе — от теории познания и в чем преимущество трансцендентального подхода ко всем трем перед трансцендентным. Рожа у этого профессора от моего вопроса и приняла тот самый вид, будто я его спросил, что такое «пролегомены». С этой рожей он и проходил потом всю жизнь. С ней же он был избран в члены-корреспонденты Академии наук. И с ней же был похоронен на почетном кладбище Новодевичьего монастыря. С ней, надо думать, он предстанет и перед очами Всевышнего. Вот будет номер, если тот возьмет да и спросит у несчастного профессора философии, что такое «пролегомены».
Я очень подозреваю, что точно таким же было выражение лица у Энгельса, когда Маркс сообщил ему душераздирающую новость: будущее со всеми его потрохами принадлежит пролетариату. Одному пролетариату, без беднейшего крестьянства. Насчет беднейшего крестьянства — это Ленин потом открыл, так как такового (беднейшего крестьянства) на Западе уже не было. Или еще не было? Очень живо представляю себе эту сценку. Энгельс сидит в кожаном кресле. Нога на ногу. В полосатых штанах. Курит сигару. Растрепанный Маркс носится туда-сюда по кабинету, держа под мышкой все три (или четыре?) тома «Капитала». Маркс почему-то называет Энгельса Генералом. Очевидно, традиция присваивать партийным работникам генеральские и маршальские звания идет еще оттуда. Энгельс называет Маркса почему-то Мавром. Что такое «мавр»? Араб? Если так, то в свете ближневосточного конфликта эта шуточка Энгельса звучит сомнительно. Надо переходить на позиции пролетариата, кричит Маркс, ибо будущее принадлежит ему. Услышав это, Энгельс сует сигару зажженным концом в рот. Фабрику пока не загоняй, говорит Маркс тоном пониже, взглянув на физиономию Энгельса. Это не к спеху. И Бог даст, может быть, обойдется.
Но дело совсем не в этом. Мне эта пропедевтика нужна исключительно для того, чтобы с самого начала изложить свое отношение к коммунизму. Я предпочитаю ясность с первых же слов. И ужасно не люблю, когда автор страницу за страницей крутит и вертит так и сяк, но так и не поймешь до самого конца, к чему же в конце концов привела неумолимая логика его мировоззрения. Может быть, у кого-то эволюция такая и бывает. Но у меня этого нет, не было и не будет. Не могу же я возводить в высокий ранг некоей духовной эволюции такой пустяк. От нечего делать я листал сборник нашего института о коммунизме. В период развернутого строительства коммунистического общества, прочитал я на произвольно открытой странице, Советский Союз превзойдет уровень промышленного производства в самой развитой стране капитализма — США. Одновременно Советский Союз превысит уровень производительности труда в США... О, идиоты, воскликнул я и забросил сборник под кровать. Вот и все. И больше никакой эволюции не было. И никакой духовной драмы не было. Из-за чего? Из-за такого дерьма? Чушь! Не верьте тому, кто скажет, что он пережил духовную драму, обнаружив, что марксизм — не вершина премудрости и благородства, а яма тупости, пошлости, жульничества. Если же человек на самом деле переживает, то он врет, будто разуверился в марксизме. Он разуверился в чем-то другом, а маскируется под идеологическую драму. Повторяю и настаиваю: в Марксизме невозможно разувериться по той простой причине, что в него не верят с самого начала. Ибо он есть явление не в сфере веры, а в сфере лжеверия или вероподобия.