Смеются:
— Ах, Любовь Прокопьевна, да разве нас нужно еще просить?! — скулы как жернова, — работают — только хруст стоит за столом, да сочное прихлебывание из большой миски — общая она на всех…
И Любовь Прокопьевна на них смотрит — стоит над ними — довольная, что ее ребята едят хорошо…
Любит она их до страсти, как и боится за них еще больше: с'едят белые ее соколиков, неровен час — поймают…
А ребята и в ус не дуют — только за ушами пищит, вот как уплетают!..
Они все знают хорошо, как она их любит и заботится о них. Платят они ей тем же, и зовут в шутку:
— Мать ты наша, Огарческая…
— Любовь, ты, свет, да наша Прокопьевна!..
Она отмахивается и серьезное лицо делает — будто сердится. Только глаза выдают — хорошие, добрые, простые, так и смеются, сияют материнской любовью…
Три головы вместе уткнулись — тихо разговаривают.
— …Да, ну…
— Я тебе говорю, — правда!.. Дядя Володя до того изнервничался, что все равно сидеть не в состоянии. А потом — эти смены караулов, удобно…
— …Сделаем… Только приготовьте место… Паспорта Игорь имеет…
… А что остальные? Ты видела их всех.
— В прошлую передачу видела. — Говорила…
— Ну?..
Голос маленькой Ольги падает до шопота болью:
— Не хочет, по-прежнему…
— Раев прав…
— Ну да, Андрей, а что делает…
Вот… И еще тише разговор.
Совсем не слышно.
А за дверями, рядом, слышно, как Коваль рассказывает про свое сегодняшнее председательство в ЦЕБЕ и разговор с контр-разведчиками.
По временам оттуда долетает смех.
…Зеленый огонь, — значит путь свободен, — входят в полумрак комнаты двое.
— Ольга! Идите сюда! — им навстречу с кровати, где примостились трое, — голос маленькой Ольги.
— Вот, ребята, это Александра Николаевна, про которую я тебе рассказывала, Ольга.
И они подсаживаются на кровать дружно, тесно.
— …Там я ее с Игорем свела, а здесь, Андрей, ты с ней договорись, а потом с Раевым уже устроите сами… я же с Ефимом, на днях, должна уехать в Харбин…
И опять общий разговор… тихо, полушепотом.
Ольга улыбается, рассказывает…
…А она поедет с Танечкой.
— Еще бы, куда угодно!., ты видишь какая она… Да вот, мы сейчас ее позовем и расскажем ей все, увидишь. И Ольга в соседнюю комнату приоткрыла дверь:
— Любовь Прокопьевна!
— А, что?
— Сюда! к нам, на минуточку…
— Сейчас, Ольга Семеновна! Иду!
Вошла, подсела к ним близко, и тоже шопотом… Так увлеклись, что не слыхали, как кто то тихо стукнул по раме окна. Еще раз, — сильнее…
Тогда все насторожились.
Попов бесшумно в соседнюю комнату — предупредить. А Любовь Прокопьевна к окну:
— Кто там?
… — Ну, что, дочка, из деревни пишут?.. — смотрит по простому. Пожилая женщина; из-под шарфа выбились белые пряди волос.
А возле, на лавочке — дочка: молодая, беленькая, с веселыми светлыми глазами — читает газету, смеется…
— Да пишут, что Москву взяли уже…
— А который-то раз? — и седая женщина качает головой, — грехи!..
— И, да уж и не знаю который… — дочка весело, а сама острыми глазами по вагону.
Мало пассажиров.
Стучит и гремит расхлябанный, старый жесткий вагон. Давно уже рассвело, а темно в вагоне. Весь Амурский залив в тумане. Мутными клочьями врывается в дверь, соленою слизью оседает по стеклам, стенкам, скамьям…
… — Читать, мамаша, еще? — остроглазая белая, хитренько так, на старушку.
— Не стоит, дочка…
Подумала, покачала головой.
— Нэма в свити правды, колы брехливый свит настал…
Вздыхает, кутается.
— Каждый день берут Москву… утешаются…
— И не возьмут, Любовь Прокопьевна… — Танючка ей на ухо весело, уверенно.
— Дай-то, господи…
И Любовь Прокопьевна истово крестится.
— Ничего, не смейся, востроглазая, — я по своему большевичка. Старуха я, — простительно…
Улыбается…
Глава 15-я
СНОВА В ГОРУ
1. В трамвае
Ра-азз, — и ногой на подножку.
Динь-динь-динь-динь… динь-динь… динь…
Звенит трамвай, спускаясь по Алеутской.
Остановка. Вскочивший протискивается в вагон. Трамвай заворачивает на Светланскую. Мелькают витрины магазинов, в его зеркальных стеклах, отражаясь в обратном движении.
Смотрит: что это?
Сразу не смеет поворотить головы, — оглядывает осторожно, не торопясь, публику вокруг… успокаивается, и потом, незаметно, медленно двигается к передней площадке вагона.
Остановился — смотрит: — бритая голова, загорелая шея, защитный френч…
— Фу, чорт возьми, тот самый, что на фронте из палатки сшил, — думает…
Рука загорелая, черная — держит газету.
На переломе, под пальцем заголовок:
КОНЕЦ АРМИИ ЛАЗО.
Впился, читает:
«Нет армии Лазо…
Разбита, разбрелась — уничтожена.
Он, один, всеми покинутый, — даже своими, — ушел в тайгу… Быть может, умирать.
А его банды, раскинувшись по окружным деревням, грабят, насилуют и…»
…И что же…
«Большевики не умели воевать вообще: это была пьяная, разнузданная, дезорганизованная масса…
Но Лазо — надо отдать ему справедливость, хотя он и наш враг, — был единственный талантливый полко… самый серьез… наш про…»
…пальцем на заголовок, а сам говорит вслух, читает:
«Конец армии Лазо»…
Бритая голова чуть откинулась, но не поворачивалась…
Жжжиии — шшии…
Публика шатнулась, и пассажиры волной к дверям…
Шш-шиии — трамвай стоп:
— Мальцевский базар, станция второму участку — кондукторша.
— На Абрекинскую, здесь слезать, да? — бритая голова кондукторше.
Та кивает головой.
Встает, прячет газету в карман, выходит последним.
Идет в сторону экипажа, а впереди — тот самый, который… Догоняет — поравнялся. Идут вместе.
Шопотом:
— Спускайся направо, к бухте, — подожди у доков…
Разошлись…
«Конспирация», подумал каждый: правильно, хорошо сделали…
Но на углу, у экипажа, дымит папиросой человек — под фетровой шляпой не видно лица — военный американский костюм — на ногах обмотки и желтые остроносые ботинки.
На повороте бритый заметил что то — и быстро, бегом к бухте. А там — сел на каменный парапет.
Вытащил газету. Закурил папиросу.
Ждет.
— Что этому «американцу» надо? — думает… Заметил, как тот спускается к нему — шпион.
Одним глазом в газету, другим на него…
Подходит, и:
— Николай, здорово! опять с тобой встретились… ловко, совсем не ожидал…
— Ну, и я тоже.
— Похоронил уж я тебя совсем…
— Как многих других…
— Да…
Замолчали.
И картинами проходят десятки, десятки лучших товарищей, погибших там, в тайге.
… — Ты знаешь, Александра Николаевна здесь…
— Жена Яковлева?..
— Она самая… — Она здесь, как большевистский Калита, собирает раздробленные силы. Сегодня, как раз, должно быть первое организационное собрание сибиряков и здешних, приморцев…
— Где? когда?..
— Все скажет…
— Почему ты в американском? Я уж подумал — шпион. — И Николай смотрит, ждет.
— Хо-хо… Ловко, брат, и не придумаешь лучше… — И Ильицкий весело добавляет: — у американцев служу… в штабе…
— Да, действительно, хорошо…
— А Ольгу Лазо видел? — опять Ильицкий.
— Нет еще, но я здесь близко подошел к местным… — Знаешь маленькую Ольгу и Танючку?..
— Нет.
— Ну, узнаешь… Так вот, через них. А к Раеву у меня была явка от Краснолобова… Да, а сам он где, — ты знаешь?
— Краснолобов? Нет… Как расстались там, на Зее — так с тех пор и ничего… И об Яковлеве ничего не слыхал.