Впереди, почти у самого аналоя, стоят вершители судеб: Гондатти, Хорват, затем свита, а затем — море голов.
Несколько дальше блюстители порядка гонят толпу любопытных китайцев, разинувших рты:
— Шибко, шанго, капитана!
— Шанго, хо!
Общую картину дополняют коренастые фигуры с раскосыми глазами, — японские офицеры — снующие между молящимися.
У самой ограды собора плотная фигура Луцкого. Это — офицер генерального штаба. Его черные блестящие глаза устремлены вдаль, через головы бесчисленной толпы молящихся. Полковник спокоен: — Сибирь очищена, большевики отброшены… Армия, хотя и разбросанная, но есть, деньги… есть.
Деньги? Мысли Луцкого на вопросе о деньгах сжимаются комком, упираясь в какую-то пренеприятную точку.
— А чьи деньги? — Зрачки Луцкого суживаются, лицо напряженное. Он медленно поворачивает голову… и, как бы ответом на вопрос Луцкого, мимо проходят три хаки с желтыми околышами на фуражках, три японских офицера, льстиво, вежливо кланяющиеся, улыбающиеся лукаво и предупредительно.
Полковник до боли прикусывает губу. Надменно кивнув головой, круто поворачивается, и краска ненависти выступает на его лице.
— Сволочи! — шепчет он.
Не доезжая площади, останавливается на Вокзальном проспекте чей-то бесшумный автомобиль. Опираясь на руку франтовато одетого ад'ютанта, из автомобиля выходит баронесса Глинская.
— Найдите мне Леонида Дмитриевича, — говорит она ад'ютанту.
— Слушаю-с!
Сквозь лорнет скользит по толпе взгляд баронессы, и останавливается на Луцком.
— О! Кто это?
В это время группа офицеров, во главе с генералом Хорватом, окружает баронессу. Глаза его превосходительства подернуты похотливой дымкой.
— Здравствуйте, ваше превосходительство! — и Глинская нехотя отводит лорнет от Луцкого, — здравствуйте, господа! Ну-с, Леонид Дмитриевич, что нового?
— Прежде всего, баронесса, всегда приятной и лучшей новостью являетесь вы…
— Ваше превосходительство!.. — но офицеры не дают ей говорить, засыпая ее комплиментами.
Баронесса слушает их равнодушно. Она привыкла ко всему этому, как к должному и полагающемуся…
— Скажите, кто этот красивый офицер, справа от нас? — спрашивает баронесса кого-то из присутствующих.
— Это офицер генерального штаба Луцкий. Большая умница и милейший человек. Смелый, талантливый и, главное, любит Россию.
— Откуда он?
— Он приехал к нам, прорвавшись через большевистский лагерь, и сразу проявил себя, как отличный организатор. Вероятно, он будет помощником генерала Андогского.
— Познакомьте меня с ним, — лениво играя веером, говорит баронесса.
— О, пожалуйста!
Кто-то из офицеров направляется к Луцкому и сообщает ему о желании баронессы. Луцкий уже заинтересовался лорнирующей его дамой. Он не может скрыть своего восхищения, когда подходит к баронессе.
Медленным движением баронесса протягивает ему руку, и, когда он почтительно кланяется ей, она непринужденно говорит:
— Я очень рада!
— Благодарю! Считаю за счастье.
— Ну, а теперь, господа, я вношу маленькое предложение. Молебен кончается, — едемте ко мне. Ведь сегодня наш общий праздник. Надеюсь, что и вы не откажетесь, — обращается она к Луцкому.
— Баронесса, я не ожидал такой чести. И, если хотя на минуту сумею доставить вам удовольствие, я буду счастлив…
— Ну, вот и хорошо. Едемте!
2. Банкет
Отель Модерн. Два, соединенных вместе, роскошно обставленных номера — один в две, другой в три комнаты, — занимает баронесса Глинская.
Большая гостиная залита солнечным светом, сверкает золотом бра, багетов, бордюра и граненым хрусталем царски сервированного стола.
Шумное общество, сливки харбинской аристократии со смехом и шутками — только что от молебствия.
Декольте. Тюль. Бриллианты. Желтые скулы японцев. Фраки. Мундиры. Блеск.
Событие национальной радости отмечает баронесса банкетом.
По правую руку баронессы — генерал Хорват. Плавно покачивается седая борода, и в руке высоко… бокал.
— …и кончая мою речь, господа, я должен сказать, что три солнца сияют для нас в этот праздник: первое божье, на небе; второе — оттуда, с Урала — солнце победы и третье… на губах улыбка, бородка склоняется: — третье — в глазах нашей прелестной очаровательной хозяйки…
— Браво! Браво! Шарман!.. — в восторге две молодые княжны Голицыны.
Луцкий вспоминает невольно четвертое солнце… То… Над зданием японского консула.
— Еще, господа, два слова. Скоро Россия будет снова единой… И в деле спасения родины немалую роль сыграет Дальний Восток. Здесь собрались лучшие русские люди… Отсюда — заря спасения. Правда, Николай Львович? Ведь вы хорошо знаете нашу окраину…
— Разумеется… да, — подтверждает Гондатти с улыбкой… И не поймешь: насмешливо или серьезно.
Умен Гондатти! Умен.
— А теперь — и Хорват в сторону полковника Изомэ — за здоровье наших друзей и союзников — доблестный японский народ — ура!
— Ура-а-а!!!
Изомэ привстает;
— Русски… Японски народ… друзья.
— Ура-а-а!!!
Хорват кончил.
Разговор разбивается, дробится тихим, солидным журчаньем… Яркими вспышками. Здесь… там…
Стук ножей, вилок. Дамский смех. Бокалы о бокалы… дзинь…
— Я полагаю — Востротин, профессор, редактор «Русского Голоса» — я полагаю: спасение России — в тесном содружестве классов под управлением твердой руки. Кроме того, Россия — страна земледелия… Да… Рационально поставить хозяйство может только помещик. Народ самому себе нельзя предоставить… Мужик без опеки — глуп, нерасчетлив, лентяй… Ваше мнение, господин Садовский-Ржевский?
— Тоже!
— Да… Лучшие русские люди придут к одному… Даже из левых… Вы были эс-эром?
— Да! Эволюция. Ныне ж Россия — только ребенок… Путь революции опасен… Результат — большевизм и анархия. А по идее был я эс-эром. По идее я собственно им и остался… — и жиром заплывший Гарри Садовскй-Ржевский пьет залпом бокал за бокалом.
Луцкий глядит удивленно.
— А по моему — драть мужика!.. И жидов перевешать — юный Голицын, корнет, ад'ютант барона Унгерна, глазами рысьими тупо уставился в рюмку… — Драть!
— За здоровье хозяйки! Ура-а-а!
— Ура а-а!!!
— Ха-ха-ха-ха! Мама! Мэри! Послушайте, что он говорит! — звонко смеется красавица Лили Голицына.
— Я говорю, что в любви и дворянки, и пейзанки одинаково хороши, — делает изящный поклон молодой князь Ухтомский.
— Кня-а-зь!
— Поверьте, я знаю Россию и русский народ! Здесь в Харбине, например, я во всех газетах — сотрудником.
— Кня-а-зь!
— Пардон!
Красным полымем рдеют края небосклона.
Вечер.
Баронесса устала смеяться, слушать, пленять, вести дипломатию.
Юный Голицын, за портьерой, украдкой сыпет на палец белый порошок. Нюхает… В рысьих глазах — переливами блеск… Гнется осиная талия…
Стол. В стаканах недопитый кофе. В вазах остатки бананов, груш, винограда.
Вечер. Устали. Прощаются.
Баронесса тихонько — полковнику Луцкому:
— Полковник! Разрешите мне вас задержать на минутку.
— С восторгом!
Хорват:
— Чаровница! Надеюсь, видеть вас у себя перед поездкой во Владивосток. До свиданья!
Старый Голицын любезно ведет генерала под ручку. Нельзя же — патрон.
Баронесса идет провожать.
Луцкий один. Задумчиво смотрит… Потом подходит к камину и видит: стоят на консоле две статуэтки: Сократ и Венера.
3. Первая страница романа
— Полковник, прошу вас, — и баронесса, кивнув головой в сторону будуара, исчезает за обитой голубым шелком дверью.
Полковник Луцкий следует за ней. Да, ему нравится баронесса. Он это и не скрывает. Разве она может не нравиться? Он зачарован ее мягкими жестами, ее всепокоряющим изяществом…