Но Чжан-Цзо-Лин ничего не слыхал. Он думает о сегодняшнем визите русского полковника и о золоте из гробов.
Кивок головы: значит — идите…
Несколько приседаний, пришлепывание губами и несколько неуловимо тонких улыбок и, — генералы, пятясь задом, уходят с балкона к дверям.
Вышли.
Неслышно и неуловимо быстро рука с визитной карточкой к Чжан-Цзо-Лину.
Опять кивок черным пятиярусным шариком, и бой, как привидение, исчезает.
2. Китайская церемония
Полковник Солодовников знает, с кем имеет дело: он спокойно вынимает портсигар, раскрывает его, вынимает папироску, закуривает…
Он ждет…
Сначала, откуда-то, из-за боковых ширм появляются три маленьких мандарина. На их шапочках совсем небольшая шишка и только с одним ярусом.
Они приседают, улыбаются, скалят зубы — они просят обождать…
Через некоторое время выходят еще семь, как-то, откуда-то незаметно появляются… И опять та же процедура приседаний, хитрых улыбок, — они также просят обождать…
Потом появляется еще один — самый толстый и на шапочке шишка больше, чем у остальных, и с двумя ярусами…
Все они садятся углом вдоль стен — и бойка бесшумно разносит им трубки.
Через минуту приемная наполняется одуряющим запахом душистого крепкого табака.
Их — одиннадцать мандаринов. Это как раз то, что полагается по церемониалу встречи иностранного гостя в чине полковника генерального штаба, посланца по тайному поручению.
Солодовников терпелив. Он востоковед, он знает Восток…
А в это время на балконе Чжан-Цзо-Лин спокойно делает свои положенные тринадцать затяжек опиума — и засыпает…
Время терпит…
В приемной перед каждым мандарином, а также и гостем — маленький продолговатый полированный столик, скамеечка.
В белых тончайших фарфоровых чашечках, очень широких вверху и очень узких в донышке — светло-желтый ароматичный чай. Аромат его настолько одуряет, что заглушает даже запах табака.
Нежный, чуть-чуть горьковатый чай прихлебывают маленькими глоточками без сахара.
Солодовников знает, как его пить. Он также знает, что каждый мандарин имеет свою собственную чайную плантацию и занимается культивированием наивысшего, какого-то особенного сорта чая. Такого чая, какой пьют мандарины, нигде в Китае в продаже не найдете.
Но положенный час прошел.
Чжан-Цзо-Лин за это время, находясь рядом на балконе, в гуще шумного пыльного города Мукдена — его настоящей резиденции, — побывал в своих фантастических сновидениях во многих неведомых странах. Его окружали самые изящные и бледнолицые, и красногубые, и чернозубые китаянки. Ножки их были настолько маленькие, что они могли уместиться свободно на дне самой миниатюрной чайной чашечки. Ногти китаянок, желтые лаковые, были длинные, — на пальцах много толстых литых золотых колец с печатями. Запястья их охватывали массивные, несгибающиеся золотые браслеты с иероглифами. Гладкие со лба прически заканчивались на затылке причудливейшими узорами — узлом, твердым, как дерево, ниспадавшим на плечи. Китаянки покачивались своими узкими бедрами.
Он с ними проводил время, сидя на маленькой скамеечке. Он пил самый душистый и невероятно тонкий и бледножелтый чай в чашечках, стоящих на острие своих ножек.
Все это он видел во сне.
Но положенный час предварительной церемонии прошел.
Чжан-Цзо-Лин входит в приемную — и долго кланяются, и приседают, и улыбаются мандарины.
Потом все по очереди, по чину, садятся и начинается снова: сначала трубки и облака дыма, потом… чай… чай и… без конца чай…
А в промежутках переводчик для этикета, — хотя Солодовников и говорит по-китайски, — невероятно путая русские слова полковника, переводит его предложения.
Но не все говорит полковник. Самое главное он скажет Чжан-Цзо-Лину с глазу на глаз.
Долго еще пьют чай.
Много разговаривают ни о чем. А когда мандарины встают — и, кланяясь, и приседая, и улыбаясь, пятятся задом к дверям и скрываются — Солодовников сообщает самое главное: количество передаваемого Чжан-Цзо-Лину золота, а потом — что он за него должен сделать.
Очень немного — организовать десять хунхузских отрядов и переправить их в тыл большевикам-партизанам в Приморье.
Вот и все.
Вооружение отрядов берет на себя Япония.
За хорошее выполнение плана — японское императорское командование дает десять батарей легкой артиллерии и сто пулеметов.