— Стройся, ребята, попарно! и — одна команда лыжников на север, к Императорской гавани; другая — к югу, на бухту Ольгу…
Уже совсем день, но туман и буря на море еще сильней. Самым центром тайфун проходит по Тетюхэ.
А маяк погас, и сирена не гудит.
Партизанский штаб может работать спокойно.
И лыжники в свисте ветра спускаются с гор в Ольгинскую долину.
3. Знамя на скалах
Руки перебирают веревку быстро, быстро, и визжит блок на старой сигнальной мачте на маячной скале. Дерг, и…
— Где ты достал красной материи? — пишет Шамов и спрашивает.
— Эге-ж! У попадьи забрав…
— И дала, ничего?
— Ну, как не дашь — «леворюция»… боится… зато дочка ейная — гарная дивчина, сама взялась шить, а наши дивчата помогали… здорово?
Демирский весело смотрит на шахтеров, — те смеются…
А сердце у всех стуком стучит: подняли восстание и теперь подымают…
— Вот, смотрите! — в окно Демирский… все на улицу… а там — команда Серова:
— Первый повстанческий отряд, смирно!
…и красный сверток полыхнул, и знамя развернулось над обрывом…
«Буух-уух…» в скалах бухты эхом: это — салют из пушки с маяка.
Партизанский отряд развернулся шеренгой на откосе в бухту.
У отряда, — Серов, крепкий, сутулый, длиннорукий, настоящий шахтер. Как клещами держит он свой меткий карабин:
— Смирно!
На крыльце штаба Шамов звонким голосом в холоде дня:
— Товарищи! Знамя восстания снова на скалах поднято…
4. Первый партизанский отряд
— Ну, жинка, собирай торбу… — и Демирский настежь двери с холодом в избу…
Сверкнули глазенки у Гани, потупилась…
— Ну, черная — не бередь… Пропантуешь[2] весну без меня, а там мабыть и я ворочусь…
Искрами глаз в него: а вдруг?
— Не хорони загодя, не бойсь… все равно як на звиря иду — жди…
Сел на лавку и быстро новые онучи крепко навертывает, в улы[3] морской травы положил. Одел. Привернул оборами. Встал, приподнялся на носках, прошелся по хате — хорошо… Нигде не жмет…
— Гарно, нога как дома!.. — опять сел, а от морской травы дух по комнате сладкий…
Быстро Ганя управилась, — не впервой собирать на охоту.
Вышла к нему, посмотрела так…
Екнуло в сердце у парня, встал — обнял, запрокинул голову, да в сочные красные губы впился как клещ.
— Эх, Ганёк… — оторвался… — а потом опять…
А когда нацеловались, — подтянул покрепче ремень, вскинул карабин за плечи, за сумку, и за дверь шагнул.
А там, на улице, на морозе:
— Здесь Серов будет, все по первому зову охотники к нему… поняла?
— Как не понять…
— Смотрите, не сдавайте Тетюхэ… — а потом ласково: зря не балуй, Ганя! — улыбнулся…
— Ты не балуй… — улыбнулась и она.
Все шахты, вся Тетюхэ провожает первый партизанский отряд, идущий подымать восстание в области.
Все сделано быстро, по-охотничьи: разведка на лыжах уже впереди, лошади навьючены.
Команда:
— Становись! — а потом сразу звонко Шамов:
— Трогай! — и легко, с бодрым хрустом снега под ногами отряд двинулся.
— Счастливо, сынку! Хорошей дороги вам, ребятки, — воевать покрепче, Колчаков бить получше… — и старик шахтер, высокий, прямой, стоит на скате без шапки, борода по ветру…
А солнце сзади из-за скал красными полосами в белую долину, туда, куда быстро спускается отряд, через Сахата-Айлинский хребет, в долины — Сучанскую, Майхинскую, Доубихинскую, Имано-Вакскую, — а там, до самого Хабаровска, за тысячу верст от Великого океана и от бухты Тетюхэ.
Ведет этот отряд Шамов, легкий на ходу и крепкий волей.
Оглянулся, — а на скате в снегу все стоит черным огромным столбом, на восходе, без шапки старик-шахтер, охотник.
Провожает!..
5. К Штерну!
Он белку без промаху бьет в глаз дробинкой, — так и сейчас прицелился и чёк!
— Есть, один! — и Серков, старый охотник с выколотым левым глазом и помятой когда-то в схватке с тигром рукой, спокойно прицеливается еще водного…
Цепь в восемнадцать стрелков лежит на скале и стреляет вниз в бухту по судну, да так, что не дает управлять им. На мостике никого — все перебиты…
Стреляли из пушки, да что толку, по тайге — что в белый свет…
А тут еще — шторм… Судно качает…
— Уходит! Ну-ка, ребята, вдогонку… — Серков приложился — и еще восемнадцать выстрелов метких, охотничьих.