Сашка немедленно скрывается из буфета. Но чаша его испытания не кончена. Через пять минут на перроне он снова видит знакомую «шапку».
Есть. Кончено. Выследил.
Мысли Сашки работают бешеным темпом. Надо запутать следы.
Сашка не медля ныряет под какой-то состав… затем под второй… обегает его кругом… Затем мимо вокзала… Потом обратно, но по дачной платформе… снова к вокзалу.
При входе в вокзал с дачной платформы Сашка сталкивается с каким-то низеньким черненьким человечком. С разбега он так толкает его в живот, что человечек кубарем летит на перрон. Сашка смущен.
— Простите, пожалуйста! — он помогает человечку подняться. — Разрешите, я вам отряхну пальто.
Человечек разъярен.
— Хулиган! Бешеный! Мальчишка! Что у вас, глаза выскочили?.. Продолжая ругаться себе под нос и не обращая на Сашку никакого внимания, человечек удаляется.
Это… Люкс.
А в это время на перроне к «типу в шапке» подлетает, запыхавшись, какая-то барышненка.
— Коля! Вот и я! Ты давно здесь?
— Давно. Я уж думал, что ты не придешь. Ждал-ждал… тебя все нет. Ну, идем!
«Тип» подвертывает руку калачиком, и парочка покидает перрон.
Вернувшись на перрон, Сашка смотрит внимательно, но «шпиона» не видно.
Перехитрил.
Подан состав. Публика, торопливо толкаясь, бросается в вагоны.
На перроне маленький японец зорко оглядывает каждого пассажира.
«Дон-дон-дон!..» Третий звонок.
Прощай, Владивосток!
4. Товарищи
— Но-о! Сдохла, но-о! Тягай!
В ответ на это каурая клячонка махает согласно хвостом, но ходу не прибавляет.
Медленно катятся розвальни. Смычки-полозья тянут из снежных струн незатейливую песенку.
Сашка лежит. Слушает. Над ним вверху голубое небо, да немножко сбоку углом часть спины Тараса.
В легком, слегка морозном воздухе пахнет хвоей и овчиной.
— А что, Тарас, хорошо твой сын сделал, что в партизаны ушел?
— Та як казаты…
— А у тебя еще сыновья есть?
— Нэма.
— А почему он ушел?
— Вид мобилизации втик.
— Милиция знает?
— А то ж?..
— И тебя не арестовали?
— Ни!.. Я казав, що вин… без моей воли.
— Ну, и что же они?
— Та що… Дывлюцця сердыто… Лаються… Може що й будэ… Хтож их знае?
— Та-ак. Он сейчас во Фроловке?
— Там.
— А далеко до Фроловки?
— Ни! Од зараз будэ выселок… по за тыми кущами… А там и Фроловка.
— А сколько верст?
— Та воны тут нэ миряны… Мабуть… пятнадцать… Сашка смеется.
— Наверно с гаком?
— С гаком…
— Да еще, поди, кривая. А если прямо ехать?
— Прямо… Та й уси двадцать, — смеется в усы старый Тарас.
— Эге!.. Щось там воно такэ?..
— Что такое? — Сашка быстро подымается.
Впереди на дороге под горой неподвижно чернеет какая-то группа.
— Погоняй, Тарас.
Подъезжают ближе.
На самой дороге уже освобожденная от упряжи лежит костлявая лошаденка. Она часто поводит впалыми боками. Мутные глаза полузакрыты. Около лошади в тщетных усилиях поднять ее возятся две фигуры.
— Но-о! Но! Подымись, — бьет кнутом лохматый мужичонко.
Какой-то, должно-быть солдат, низенький, плотный, тянет морду лошади за повод.
Что-то знакомое для Сашки мелькает в его лице. Сашка подбегает ближе.
— Верка! Да это ты?.. Куда? Зачем?
— Сашка! — бросается ему навстречу Вера Тарасова. Она стрижена. На ней солдатские штаны, сапоги, шинель, папаха.
— Видишь, застряла.
— Да ты куда едешь?
— К Штерну… работать… — комсомолка Вера говорит тихо низким мужским голосом.
— Вот здорово! Да ты когда выехала? Раньше меня, должно быть… Хотя, правда, я на Угольной долго провозился…
— Не знаю… И ты к Штерну?
— Да! — и Сашка становится в позу…
— «Да здравствует солнце, да скроется тьма».
— Верка! Садись ко мне. Едем. Тарас! Увезешь двоих?
— Эгеж!
— А Егор? — вспоминает Вера.
Лохматый мужичонко стоит и улыбается всеми морщинками.
— Да я… — товарищ Макар…
— Макар! — взвывает Сашка — это кто Макар-то? Она?
— Я, я… Погоди, Сашка. Ну, что?
— Я уж домой пойду… за лошадью… сани вывезти.
— Хорошо. Потом приедешь во Фроловку. Спросишь меня. Тебе уплатят. Ну, трогай. Прощай, Егор.
— Да уж что там… Прощайте…
Друзья, весело смеясь, устраиваются в розвальнях. — Но! Сдохла, но! Тягай!
5. Где победа, там и поражение
— Послушай! Тут что-то не вяжется. На этой стороне все понятно, на той, как будто, тоже ничего, а вот обе вместе — ничего нельзя понять.