— Нельзя. Борьба — отвечает солидно Ефим.
— Ну, поймите, что я охраняю этот участок… Ответственность на мне. На мостах я должен держать караулы. Если вы будете так действовать дальше, я принужден буду сопротивляться. Поймите, что меня могут отсюда убрать и поставить здесь японцев. Вам же будет хуже.
— М-да!.. Ну, а что ж нам делать?
Ходжерс нетерпеливо пожимает плечами.
— Не могу же я поставить к каждой шпале часового — бросает он дипломатично.
Партизаны улыбаются… Поняли.
— Представьте себе, господа, — продолжает Ходжерс, — что, предположим, завтра, предположим в четыре часа дня, проедет в своем поезде генерал О-ой под охраной броневика…
— Что вы говорите? — О-ой поедет? Неужели правда?
Майор досадливо морщится.
— Я говорю предположительно… Ну-с… А у меня на участке неспокойно. Мне же будет неприятно.
Кононов и Баранчик переглядываются.
— Хорошо, господин майор: мы мосты рвать не будем.
— Вот и отлично. Не хотите ли кофе?
— Можно.
Долговязый солдат ставит на стол поднос. На нем три стакана кофе и банка американского печения.
Быстро проглотив свой стакан, Баранов заявляет:
— Еще.
— Пожалуйста.
Напились. Долговязый солдат уносит поднос и пустую банку.
— Так вот — продолжает Ходжерс — относительно галет и обмундирования, которые я обещал вам прошлый раз, могу сообщить, что они придут послезавтра. Предупредите, где вам их удобнее выгрузить.
— Отлично. У нас к вам, майор, еще есть просьба — заявляет Ефим.
— А именно?
— Не можете ли вы нам уступить хотя бы один пулемет.
— У меня в распоряжении нет свободных. Я запрошу Владивосток… Может-быть, впоследствии… — уклончиво отвечает Ходжерс.
— Гммм… досадно. Ну, что ж, подождем.
2. Кононов охотится за кольтом
Ефим смотрит из окна купе на станцию.
Ему весело. Здесь, в Евгеньевке, где столько белых и японцев, они, два партизана, сидят спокойно в американском броневике й беседуют с американским майором… Кофе пьют, сигары курят… Вот, дьявол!
— Ну, что ж… пошли? — говорит Баранов.
— Да!
— Не попадитесь — говорит майор — может быть, вас отвести?
— Не беспокойтесь. В этих костюмах нас никто не узнает.
Они одеты в штатском.
Прощаются с майором. Выходят.
— Надо скорей лететь в отряд — говорит Баранов. — Здорово это с О-ойем-то выходит.
— Да, иди… предупреди, — отвечает Ефим. — Пусть заготовят динамит.
— А ты?
— Мне нужно забежать… тут… в поселке… к знакомым.
— К знакомой, может-быть? — смеется лукаво Баранов. — У меня, брат, такая тут тоже есть. Сам забежать думаю.
— Ты наверно раньше уйдешь… Уж ты поторопись, Баранов.
— Ладно, чорт с тобой.
Поздно вечером Ефим возвращается из поселка по тропке в стороне от американских казарм.
Вдали мелькают фонари вокзала. Кругом ни души.
Вдруг Ефим слышит впереди чей-то голос и ругань.
Подойдя ближе, Ефим видит унтер-офицера американской военной полиции. Перед унтером — рядовой. Рядовой пьян… Он еле стоит на ногах.
Дюжий полисмен старательно ворует лавры своего покойного русского коллеги — зажав волосатый кулак, он тузит рядового по чем попало и осыпает его поднебесной бранью.
В этой брани целый ассортимент божественных и родительских слов. Русский и английский языки нашли точку соприкосновения.
Рядовой мотается под ударами из стороны в сторону и робко скулит.
— Стой! — подбегает Ефим — ты зачем бьешь солдата? Какое имеешь право?
Унтер оглядывается. Перед ним стоит тот самый большевик, которого принимал майор Ходжерс.
— Не мешайте — говорит унтер, довольно хорошо произнося русские слова — не ваше дело.
— Как это не мое? — кипятится Ефим — да он человек, или нет?
Взгляд Ефима падает на кольт унтера. Увесистый револьвер висит на поясе в кобуре, плотно притороченном ремешком к бедру.
Обрадованный солдат, почуя помощь, моментально набирается храбрости.
— Большевик!.. Корошо… Помогать! — кричит он и бросается с кулаками на унтера.
Оторопевший было унтер приходит в себя и, схватив солдата за воротник, метко лепит ему кулаком под глаз.
— А-а-а-а! — орет солдат от боли.
Ефим хватает унтера левой рукой за рукав, а правой быстрым движением рвет из кобура револьвер.
Через секунду дуло кольта перед носом унтера.
Испуганный полисмен не знает, что делать.
Пьяный солдат мигом трезвеет. Чувствуя, что дело может кончиться плохо, он вырывается и улепетывает во все лопатки.
Ефим повертывается и спокойно идет дальше.
Несчастный обезоруженный унтер плетется за ним, чуть не плача.
— Пожалуйста… Отдайте мне револьвер… У нас очень строгий правила… Мне будет очень плох.
— Не дам.
— Пожалуйста…
— Отвяжись!
— Прошу вас… Отдайте…
— Убирайся к чорту! Слышишь? Застрелю, как собаку. Ну!
Полисмен поворачивается и бегом пускается к казармам.
Ефим быстро продолжает свой путь.
— Ладно, черти, — говорит он, — не хотели пулемета дать… Не надо. Зато теперь у меня кольт… То-то.
3. Чудеса партизанской техники
Здесь между Евгеньевкой и разъездом Дроздовым — большая выемка. Место самое удобное.
У северного конца выемки на полотне железной дороги чернеет кучка партизан.
— Ну, поздравим мы их с днем ангела — говорит Баранов.
— Израила! — добавляет Сашка.
Кононов возится около немудреного аппарата.
Это собственное изобретение Кононова. Сегодня оно получает первое боевое крещение.
— Все гениальное просто, как и сами гении — скромно заявляет Ефим и победно трясет винтовкой.
Собственно это не винтовка, а культяпка. Ствол у нее отпилен. Оставлен только патронник.
В патронник закладывается патрон, без пули, но весь забитый порохом. От пороха коротенький Бикфордов шнур ведет к фугасу.
Курок взведен.
В кустах на верху выемки, подальше от полотна, один человек держит конец мотауса. Крепкий мотаус, засыпанный для маскировки снегом, тянется по земле к спусковому крючку затвора.
Стоит потянуть веревку и…
Спустится курок… Патрон выстрелит… Воспламенится Бикфордов шнур… Огонь по шнуру к динамиту и…
— Ба-бах! Полетит наш О-ой верх тормашками, аж пятки замелькают — кричит Ефим.
— Эх! И комплотик же будет — сияет Сашка.
Полный восторга Ефим гоголем ходит по полотну и собирается послать Эдиссону телеграмму: Ну, как, мол, дела, братишка?
— Э-гей, ребята! Тащи динамит! — кричит Ефим.
Партизаны бросаются в кусты.
В это время на верху выемки показывается часовой. Он прибежал с южного конца… машет в возбуждении руками и что-то кричит.
— В чем дело? — спрашивает Ефим.
4. От страха не уйдешь
Во Владивостоке перед вокзалом стоит служебный поезд. Четыре вагона международного общества, из них один салон, блестят и сверкают заркальными стеклами.
На перроне группами расхаживают офицеры японского штаба. Между ними несколько русских.
Вот открывается дверь вокзала.
Весь перрон вытягивается и берет под козырек.
Генерал О-ой, генерал Розанов и полковник Таро быстро проходят и садятся в поезд. За ними штаб.
Поезд трогается.
Впереди броневик и сзади тоже.
О-ой, плотно пообедав, изволит почивать.
В одежде и желтых сапогах лежит он на простыне, покрывающей кожу дивана. Только мундир расстегнут и видна под рубашкой желтая грудь дубленой кожи.
Голова генерала покоится на подушке. Обтянулись скулы. Сквозь открытые сухие губы светится белый хищный ряд.
Таро на цыпочках выходит из купе О-ойя и направляется к Розанову.