На улицах трупы, трупы… черные зубья сгоревших зданий… поваленные столбы… свитые клубками электрические и телеграфные провода.
Бой. За сугробами снега, за каждым прикрытием лежат партизаны, обстреливая японские цитадели.
Разгневанные предательским выступлением партизаны звереют.
Разъяренные рыщут по городу…
А в горящем, осажденном магазине, в квартале Симадо, майор Иси-Кава собирает в кучу оставшихся солдат и офицеров.
— Кава-Мура!
Переводчик подходит и вытягивается перед майором.
— Кава-Мура! Останешься во дворе. Сдашься в плен. Передай от меня Тряпицыну, что виновник выступления — я. Ступай.
Кава-Мура отходит. Глаза затуманены. Лицо бледное.
— А теперь…
И майор Иси-Кава поворачивается к отряду.
— За мной! Банзай!
Растворились ворота.
Впереди отряда бросается майор в атаку… и падает. Пуля пробила голову.
Несколько минут отчаянной драки… и весь отряд желтыми пятнами трупов покрывает улицу.
Через час раненый Тряпицын, лежа в постели, допрашивает бледного, взволнованного Кава-Мура.
— Ваше дело погибло, — говорит он.
Кава-Мура молча склоняет голову.
— Консул глупо упорствует, — продолжает Тряпицын. — Иди к нему и скажи, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Пусть сдается в плен, если не желает гибели для себя и для своего отряда. Иди.
— Не могу, — глухим сдавленным голосом говорит переводчик. — Я могу пойти с таким предложением, если будет приказ из Хабаровска от японского командования.
И Кава-Мура бросает как бы вскользь… как бы между прочим:
— Наш консул — самурай.
Три здания консульства — последний оплот.
Приказ Тряпицына: захватить консула во что бы то ни стало живым. Но напрасно. Второй парламентер, посланный с белым флагом, получает пулю, не доходя до здания. Не сдается консул.
— Довольно! — кричат партизаны. — Долой разговоры!.. Долой!
Жаркий огонь открывается по консульству. В ответ — то же.
57-миллиметровое орудие бьет бронебойными снарядами.
Безрезультатно: — не сдается.
И вдруг сразу… во всех трех зданиях… из всех окон… вырвалось пламя.
— Братцы! Японцы подожгли себя.
— Держись, ребята! Сейчас в атаку пойдут… Как Иси-Кава.
Стрельба прекратилась.
Ждут.
Ждут с напряженным вниманием партизаны.
Томительные и долгие проходят одна за другой минуты. Никого.
Удивленные замерли.
— Неужели? — шепчут партизаны. Нахмурясь стоят они на своих местах, опустив винтовки, и смотрят, как черный дым гигантским столбом подымается к небу.
Заживо предпочел сгорать самурай со своим отрядом.
Через день волнами радио несется по воздуху весть:
«В ночь на 12 марта японский гарнизон в Николаевске предательски напал на партизан точка. Выступление подавлено точка. Город в руках революционных войск точка. Командующий войсками Тряпицын».
Глава 8-ая
4–5 АПРЕЛЯ
1. Мы победим…
Утром сегодня Штерн, открывая первое заседание владивостокского совета после двухгодичного насильственного перерыва, говорил радостно и строго-предостерегающе:
— …Вот опять мы подымаем знамя советов на самой далекой окраине Советской России. И опять, как и два года тому назад, трудящийся Дальний Восток должен настороженно стоять на рубеже этой новой России, еще крепче держа в своих мозолистых испытанных руках винтовку, еще зорче вглядываясь в окружающее, еще серьезнее расценивая и своих друзей, и своих врагов…
— Это он про японцев!.. — кто-то из рядов зала сказал соседу.
Огромный зал Народного дома, разукрашенный празднично, дышит тысячами трудящихся, дышит мощной единой волей, радостной и настороженной, — сегодня опять советы на Дальнем Востоке…
Но все знают твердо, что еще далеко до спокойствия на далекой окраине: здесь, во Владивостоке, — японцы гарнизонами протянули свои щупальцы до самого Хабаровска, на все Приморье. А в Чите — атаман Семенов. На китайской границе — белые банды, всегда готовые хлынуть на слабый, еще не совсем организованный край. А пятая Красная армия — далеко, у самого Иркутска. Советская Россия говорит: управляйтесь пока сами, у меня у самой еще много врагов, и не до вас мне сейчас…
Но главное здесь — японцы… — общая мысль зала.
— …И если оптимизм хорошая вещь… — это опять Штерн, — то простой, здоровый учет объективной обстановки — много лучше. Вот почему я и говорю, заканчивая наш сегодняшний торжественный день открытия владивостокского совета, что этот сегодняшний день труден, и очень опасно всякими неожиданностями наше завтра… Приглядываясь к этому неизвестному завтра, я призываю вас крепко держать винтовку, зорко смотря в даль, и быть оптимистами. Ибо все равно, что бы ни случилось завтра, — за нами будущее… за нами весь мир трудящихся…
— Мы победим!..
— Да! мы победим! — громом раскатилось по залу, взорванному точно тяжелым снарядом — призывом вождя.
2. Военная диверсия
О-Ой совершенно расстроен, как не может быть расстроен военный. Он озлоблен и скрежещет остатками гнилых огрызков зубов и невероятно много сегодня плюется.
— Хрр-тьфу! — раздается беспрерывное по кабинету. — Хрр-тьфу! — опять. — Хрр-тьфу!.. — без конца.
Таро сегодня струсил. «Уж больно главнокомандующий озверел: как бы и ему самому не сложить своей карьеристской и интригантской головы на этом проклятом, сумасшедшем Дальнем Востоке…» — думает он и ждет, пока О-Ой достаточно выхаркается, чтобы говорить более или менее членораздельно.
Но вот О-Ой делает паузу:
— Да… Да… Прекрасно: в Николаевске наш гарнизон уничтожен этими разбойниками… Консул сожжен в собственном доме… Все мирные резиденты перебиты… — О-Ой делает паузу и опять плюется.
Хрр-тьфу!
— Да, да… Сегодня они здесь открыли свой большевистский совет… Это — агитация на весь Дальний Восток и издевательство над императорской Японией.
Хар-тьфу! — опять.
— Да… Да… А завтра, может-быть, они нападут открыто на нас… Нет! Я больше этого не потерплю… — Он выпрямляется и — хрр-тьфу! — Таро!?
Таро, ошеломленный громом слов, вытягивается в струнку и ждет.
— Таро! Мы должны прекратить этот позор и хаос на Дальнем Востоке. Большевиков нужно уничтожить и отсюда выгнать… Сегодня же дайте распоряжение по гарнизонам, согласно разработанного нами оперативного плана № 3.
— Слушаюсь! — Таро замер.
— Выступление нужно организовать в ночь на…
Но дальше не слышно, так как генерал просто перечеркивает одно из чисел настольного календаря — перечеркивает красным карандашом.
А Таро отмечает у себя в блокноте. Руки Таро трясутся первый раз в жизни.
В каждом японском гарнизоне, раскинутом на шестисотверстную длину по Приморью, имеется своя небольшая радиостанция. И вот сегодня они все принимают.
Никольская — самая близкая: «В три часа ночи — окружить, уничтожить большевистский гарнизон».
Спасская — вторая станция: «В шесть часов — выступить. Захватить партизанский гарнизон. Расстрелять. Вас усиливаю гарнизоном Имана».
Иманская — третья станция: «Эвакуируйтесь в Спасск. Создайте впечатление всеобщей эвакуации японовойск из Приморья. Заверьте население, большевистских офицеров».
Хабаровская — самая дальняя станция: «Создайте впечатление мирной жизни японовойск утром: производите гимнастические занятия на плацу перед штабом красных. В девять часов — выступить, выгнать, уничтожить. Никаких переговоров до и после выступления с партизанскими командирами».
Приказ принят.
Все радиостанции отвечают — генерал О-Ой слушает.
3. В ночь на 5 апреля
А поздно вечером того же дня Штерн, Кушков, Сибирский, обе Ольги — маленькая и большая, обе Зои — маленькая и большая, Танечка… и милый дядя Федоров, — все они собрались у маленькой Ольги, собрались неожиданно: захотелось как-то всем, пережившим великую эпопею борьбы за советский Дальний Восток, сжившимся за время подполья, пробыть этот первый вечер восстановления советов вместе, в тесном товарищеском кругу.