— Какого там еще начальника! Я здесь начальник. Сколько можете выставить паровозов?
— Вот все, как есть. Семь штук.
— А те четверо, там в углу?
— Это уже с выпущенными парами. Нужен ремонт.
— Развести пары. Немедленно!
— Но ведь они нуждаются в ремонте. Еле ходят. В дороге могут испортиться.
— Не ваше дело! Пары, — слышите! — немедленно!
Начальник депо пятится назад и не может понять, что такое стряслось. Все-таки робость перед начальством делает свое дело. Немедленно же рабочие начинают суетиться, затапливать топки, приводить в порядок намеченные жертвы.
Один за другим перед станцией выстраиваются пыхтящие паровозы.
— Прицепляйте впереди самого сильного, — командует Кувшинов. — Да не в ту, а в другую сторону.
— Да ведь там взорван мост через Кабаргу.
— Знаю! — кричит Кувшинов, размахивая револьверами. — Делать, что я приказываю.
Рабочие бросаются исполнять приказание. Впереди прицепляют огромный восьмиколесный американский Дэкапот. Начальник станции мечется вокруг Кувшинова, не зная что предпринять.
— Товарищ Кувшинов! Машинисты все разошлись. Где мы возьмем стольких машинистов?
— На кой чорт нам машинисты! Я сам поведу их. Тащите сюда нефть.
— Для чего? — уже ничего не понимая, спрашивает начальник станции.
— Обливать вагоны. Поджечь! Слышишь? — Кувшинов подсовывает револьвер под нос начальника станции.
Начальник пятится назад.
— Если это надо… если стратегически… я сейчас… я сейчас…
Через несколько минут пламя охватывает средние составы вагонов, находящихся между паровозами. Кувшинов вскакивает на передний паровоз, нажимает рычаг до отказа и сам соскакивает.
Передний паровоз, чувствуя неимоверный приток пара, вздрагивает на секунду всем своим огромным телом, рвется вперед и, бешено работая поршнями, увлекает за собой все составы.
Начальник, бледный как полотно, бросается к Кувшинову:
— Товарищ Кувшинов, что же это?
— Молчи! Так надо! Для японцев. Мы армию перебрасываем за Амур. Здесь будут хозяйничать японцы— мы им ничего не оставим.
Перескакивая стрелки, быстро удаляется лента паровозов. Над ними на фоне ночного неба, подхваченная ветром, вьется огненная метла.
Восьмиколесный гигант мчится впереди, увлекая за собой живой поток огня…
…Спокойно журча, течет Кабарга. Синим отсветом поздней ночи катит волны через части разрушенного моста. И не подозревает приближающуюся к ней трагедию одиннадцати паровозов…
Глава 11-ая
МИР ХУЖЕ ССОРЫ
1. Под артиллерийским огнем
На левом берегу Амура, близ Покровки, выгружаются партизаны.
Небо весеннее, сине-белое, как жуковское мыло. Пушистые, резвящиеся, как неоперившиеся цыплята, облачка играют под присмотром ласково кудахтающего солнышка.
Выгружают на берег амуницию, снаряжение, снаряды, патроны, довольствие.
Сам Снегуровский, начальник боевого участка фронта, деловито отдает распоряжения.
На быстро разведенных кострах белый пар с котелков вьет гнезда бивуачного уюта и веселья.
Но не надолго.
Вечером следующего же дня с наблюдательного поста доносят:
— Товарищ Снегуровский! Японцы двинули десант на канонерках.
— О, черти! Ну, мы их встретим как следует.
Он выходит из наскоро сколоченной хибарки, где помещается его штаб, и зовет кого-то из своих подчиненных.
— Приготовьте батарею и пулеметы. Все — чтобы было в порядке.
— Уже?
— Да, уже. Не дождались нашего визита. Ну, мы им покажем гостеприимство.
— Разумеется! Ребята чувствуют себя прекрасно.
В кустах, по берегу Бешеной протоки, уже роют сплошную траншею с блиндажами и ходами сообщений. Готовятся встретить японский десант стеною штыков.
…И ночью начинается.
Бум-ба-бах… бум-ба-бах… Это японцы с канонерок.
Покровка — партизанский фронт — пока еще молчит.
— Здравствуйте! Ну, как тут?
— Прекрасно, — отвечает Снегуровский, здороваясь с только что приехавшим командующим фронтом Смирновым.
— Держимся.
— А японцы?
— Атаки отбиты.
— Ну, теперь, кажется, это скоро закончится, — говорит Смирнов.
Снегуровский вопросительно смотрит на него.
— Я привез копию мирного договора, — продолжает тот, — заключенного между японцами и товарищем Уфимцевым.
— Уфимцевым?
— Да, это представитель Владивостокского правительства. Вот, слушайте.
Смирнов разворачивает лист.
— Пройдем сюда. В штаб.
Они проходят в деревянный сарайчик и усаживаются за столом.
Их обступают несколько партизанов. Все с любопытством посматривают на развернутый лист. Смирнов читает:
— «Императорское японское командование, с одной стороны, и Приморское правительство, в лице своего представителя господина Уфимцева, с другой, заключили настоящий договор в целях…».
Бум-баххх… баххх… бахххх… — раздается вблизи гул разрывающихся снарядов с японских канонерок.
— «…в целях, — продолжает читать Смирнов, — прекращения военных действий как со стороны японского командования…».
Бум-баххх…
Все хохочут.
— Вот так ловко. Ай да Мацудайра!
— Тише, товарищи, дайте читать… «так и со стороны партизанов».
— Вот это уж верно, — замечает кто-то из партизанов. — Мы патроны сэкономим.
— «…Японское командование, с одной стороны, и Приморское правительство в лице господина Уфимцева, с другой, надеются, что перемирие даст возможность установить в дальнейшем более дружественные отношения…»
Бум-баххх… баххх… бахх… дза… джал… джал… джайу… Осколки снаряда разбивают стекло хибарки, и мелкая дробь стекла падает на стол.
— Несомненно, это даст возможность!.. — с нескрываемой иронией бросает партизан, убирая со стола осколки стекла.
— Послушайте! — вбегает комполка Ярошенко. — Что мы тут будем сидеть за чтением мирного договора, пока нас ухлопают? Товарищ командующий, разрешите распорядиться…
— Ладно, иди. Оборви их. А то зазнались очень…
2. Гибель дипломатии
На станции Иман — поезд мирной делегации, охраняемой японским командованием.
В этом поезде — русско-японская согласительная комиссия.
Изредка на площадке станции появляется сам Мацу-дайра — японский дипломат — в сопровождении своего адъютанта и личного секретаря.
Мелкими шагами он прогуливается по площадке, вдыхая свежий весенний воздух и любуясь резвящимися около станции собаками.
— Смок, тсмо, — пытается он подозвать понравившуюся ему собачку. — Говагару-на, — говорит он по-японски, что означает: «не бойся».
Но собачка, по-видимому, имела в своем прошлом некоторые, не совсем приятные столкновения со скуластыми людьми и потому поджимает хвост и, подозрительно озираясь, бросается бежать.
— Сволос! — уже по-русски шлет ей вдогонку дипломат. Повернувшись направо, видит подошедшего Уфимцева, вежливо поднимает фуражку.
— Зравствуйте, господин Уфимцев. Оцинь приятно!
— Здравствуйте, господин Мацудайра! — кланяется Уфимцев, проходя мимо и размышляя, к кому могло относиться слышанное слово: «сволочь». Не к адъютанту же Мацудайра?
Уфимцев — дипломат еще молодой и потому сразу не может разобраться во всех тонкостях своего дела.
«Гм… странно, но если это по моему адресу?» — Уфимцев закусывает губу и в арсенале своего молодого дипломатического мозга выискивает способы охраны собственного достоинства.
Трудно угадать, о чем думает Уфимцев. Только брови нервно ходят над гордо поднятым носом. Но результат его размышлений выражается той же отрывистой формулировкой, что и у Мацудайры:
— Сволочь!
Так иногда складываются дипломатические отношения.