И дремлющие заводы, вобрав в себя полагающуюся им жизненную силу, шумят, гудят колесами станков и трансмиссий, приводят в действие лежавшие замертво всю ночь инструменты. Воздух полон звуками ударов, движений, подъемов и падений.
В 8 часов утра завтрак. Неожиданно у кого-то из рабочих за куском хлеба с чаем останавливается взор на только что просмотренном им листе газеты.
— Товарищи, сюда, смотрите.
— Что такое, Игнат? чего ты испугался?
— Товарищи! — У Игната дрожит в руках газета. — Они подозревают, что Штерн у японцев. Ведь если так…
Он недоговаривает. Остальные понимают его мысль без слов.
— Да, — говорит слесарь Ванюшин. — Очень даже вероятно, что они его где-то держат.
— Я говорят, что он уехал в сопки, — кто-то замечает.
— Если он был бы в сопках, — говорит Игнат, наши (намекая на подпольщиков) знали бы.
— Но что ж нам делать? Надо его выручать как-нибудь.
— Выручи, когда мы не знаем даже, где он. Нам нужно протестовать сейчас же, немедленно, всей массой рабочих. Требовать ответственности от японского командования за жизнь Штерна.
— Правильно!
— Мы отпечатаем наш протест в газете. Нас поддержат другие товарищи.
— Верно, Игнат.
Наскоро собравшаяся группа рабочих решает устроить общезаводский митинг.
И вот через час огромное здание одного из цехов наполняется тысячной толпой рабочих. Они оживленно разговаривают между собой, спорят о политике, но мысль у всех одна:
«Нужно выручить Штерна».
Но как?
2. Излишняя сантиментальность
В заплеванной, накуренной комнате японской гауптвахты — красноармейцы, содержащиеся под стражей. Это — все пленники «4–5 апреля», предательского выступления японцев во Владивостоке.
Среди них оказались и Штерн и старший брат Валентина Сибирского — Орест. С ними также и Буцков. Все они — члены Военного Совета. Захвачены были японцами в штабе в ту же ночь на 5 апреля во время штурма. Но при аресте они не были узнаны и таким образом попали в общую камеру.
Часть красноармейцев их прекрасно знает, но… ни одним намеком не подают ни малейшего подозрения страже.
На гауптвахте свободно и непринужденно, и особых строгостей нет. Ежедневно приводят новых постояльцев и уводят тех, личности коих выяснены. Японцы выпускают рядовых красноармейцев, но пока задерживают красный командный состав.
— Так вот, товарищ, — говорит один из солдат Штерну, нарочно не произнося его имени. — Сегодня шестерых наших выпускают. Если вы и ваши товарищи одели бы наши шинели, то вместе с нашими тремя вы бы проскочили.
— Нет, товарищ! — твердо отвечает Штерн. — Я не хочу, чтобы из-за нас вас расстреляли или причинили какие-либо репрессии.
— Что вы, товарищ, тут не так строго. Они больше по счету. Трое наших здесь останутся — счет верный. И, конечно, никто ни гу-гу.
— Нет, товарищ, я не могу принять такую жертву.
— А жаль, — искренно удивленный, произносит красноармеец. — Ведь еще неизвестно, что с вами…
— Нет, нет! — резко отчеканивает Штерн и отходит в сторону. Красноармеец, пожимая плечами, направляется к своим.
На свидание к содержащимся на гауптвахте являются обе Ольги. Они также не называют Штерна и Ореста ни по имени ни по фамилии, и разговор с ними самый пустяковый — часовым даже неинтересно слушать.
В момент, когда часовые отошли в сторону, большая Ольга говорит Штерну:
— Будь готов. Мы за вами придем сегодня вечером. У нас будет приказ о вашем освобождении…
Настроение у всех поднимается. Мысль о близкой свободе захватывает Штерна, и он ее передает Буцкову и Оресту. И они уже втроем шушукаются о ближайших мероприятиях и действиях по выходе на волю.
После обеда на гауптвахту является Надя-партизанка. Она не знает, что Штерн на гауптвахте, и пришла к своим знакомым красноармейцам, задержанным во время переворота.
Вдруг, обернувшись, бросается вперед:
— Штерн!
Часовые, как от толчка, моментально подскакивают к Наде и к Штерну.
— Кто? Этот?!.. — Моментально он окружен тесным кольцом японской охраны.
Штерн стоит выпрямившийся, спокойный.
Рыдающая Надя убегает с гауптвахты. По дороге она стонет:
— Что я наделала?!.. Что я наделала?!..
3. Штерн арестован
В кабинете генерала О-Ой Таро на докладе. Генерал сегодня злится, плюется не в меру. Он получил запрос от Владивостокского правительства. Спрашивают, где Штерн? Запрос мотивирован — требование населения.
— Хрр-тьфу! Нашли вы Штерна? — спрашивает он Таро.
— Нет, ваше превосходительство!
— Как, нет? Вы, хрр-тьфу, искали?
— Вся разведка, ваше превосходительство!
— Чорт, дайте тогда ответ на этот вопрос.
— Что ответить, ваше превосходительство?
— То, что вы, хрр-тьфу, мне говорите. То, что японскому командованию неизвестно.
— Большевики распространяют слух, что он ушел в сопки…
— Тем лучше! Хрр-тьфу.
— Слушаюсь, ваше превосходительство!
Только что Таро удаляется, входит адъютант О-Ой.
— Ваше превосходительство, донесение с гауптвахты.
— Хрр-тьфу. Мелочь! Что такое?
Он читает, и лицо его принимает свое обычное уродливое выражение.
Перекошенные челюсти, вылезшие на нижнюю губу желтые клыки содрогаются от удовольствия.
О-Ой читает:
«У нас на гауптвахте только что обнаружены Штерн, Бурков и Сибирский. Временно изолированы. В ожидании распоряжений вашего превосходительства.
Начальник гауптвахты».
— Ха-хах-ха! — хохочет О-Ой. Смех его как горох внутри вращающегося барабана. — Ха-хах-хах-ха-ха!.. Зовите Таро.
— Ушел уже, ваше превосходительство!
— Хорошо, я сам распоряжусь.
Он грузно поднимается над плевательницей и направляется к телефону.
4. Изобретательность и проворство
В четвертом этаже серого каменного здания — он, бандит. Таинственная личность, имя которой вызывает страх в сердцах превосходительств, высокоблагородий, а то просто благородий, имевших несчастье получить какое-нибудь важное поручение.
Сколько сильно волнующих минут вызывали эти лаконические записки и предупреждения с краткой подписью:
«Клодель».
Он сидит за столом, заваленным бумагами, и что-то пишет, вычисляет. Совсем непохоже, что это бандит. Что нужно было бы бандиту в стольких раскрытых томах, разбросанных по столу? Какой интерес может быть для него в этих ретортах и колбах, стоящих на полках вдоль стен комнаты?
Клодель пишет.
По временам он поднимает голову и бросает взгляд на маленький черный ящичек, стоящий на столе. Сбоку него, за стеклом, небольшой белый квадратик:
Клодель опускает голову и продолжает работу.
В это время по лестнице поднимается Сандорский.
Он добрался до Владивостока. Случайно узнал адрес Клоделя, известил Мак-Ван-Смита и, не медля ни минуты, явился на разведку.
На Сандорском костюм простого рабочего-монтера. Синяя блуза, на руке моток проволоки, в кармане удостоверение электрической станции.
Он смело поднимается в четвертый этаж. Останавливается у дверей, приготовляет браунинг в кармане…
…Клодель поднимает голову. Белый квадратик задвинут черной пластинкой.
И сбоку: 4-20.
Значит, кто-то у дверей. Чужой, ибо свои знают секрет входа. Один, ибо 4 — 20 не может быть весом двух людей. Стоит и что-то делает — значит с какими-то скрытыми намерениями.
Но вот и звонок.
Клодель открывает дверь.
— Что вам угодно?
— Простите, здесь квартира господина Булыгина? Маленькая проверка сети. Разрешите.
От взгляда Клоделя не ускользает то, что правая рука монтера все время остается в его боковом кармане.
— Войдите. Счетчик там в углу.