— Они горят. Конец! Спускайтесь ниже. Посмотрим, что мы можем сделать.
Тем временем на судне паника. Клодель и шестеро человек команды безуспешно пытаются погасить вспыхнувший огонь. Да и немыслимо дальше держаться. Судно, как скорлупа разбитого яйца, накренилось на бок и несется по волнам.
— Спускайтесь в подводную, — командует Клодель. — Живо, пока эти черти не заметили. Стреляйте кто-нибудь.
Гидроплан уже несколько десятков метров над судном.
— Сдавайтесь, — кричит Мак-Ван-Смит: — вы арестованы!
— Подождете еще! — кричит в ответ Клодель и посылает один за другим вверх последние заряды своего кольта.
— Ах, держите, держите! — вдруг раздается неистовый крик. Мак-Ван-Смит бросается к перилам кабинки. Но уже поздно. Сандорский, раненный пулей Клоделя, оступился и падает.
— Ловите его! — кричит Клодель Трехглазому: — заберем его с собой.
Трехглазый ловко накидывает канат с петлей на Сандорского и втаскивает его на палубу подводной лодки.
— Кидайте бомбы, — кипятится Евдокимов. — А то они улизнут на подводной.
— Бомбы, бомбы… — шепчет Мак-Ван-Смит. — Но ведь там… Сандорский.
Минута нерешительности. Затем Мак-Ван-Смит отцепляет третью бомбу. Но уже поздно. Перископ лодки уже скрылся под водой. Со свистом бомба падает, взрывая в воздух столб воды. Медленно погружается в воду горящая красавица «Минерва».
Мак-Ван-Смит, схватив голову обеими руками, падает на дно кабинки.
— Куда теперь? — трогает за плечо Мак-Ван-Смита Евдокимов.
— К берегам Японии! Я должен поспеть в Токио раньше их.
Глава 13-ая
СТРАШНАЯ МЕСТЬ
1. Ночная процессия
Трын… трын… ррррр — долгий тревожный телефонный звонок.
Белая выхоленная рука недовольно берет трубку. Роговые очки склоняются. Часть головы попадает в свет абажура: светлые волосы, разделенные четко проведенным английским пробором.
В телефон говорят:
— Я начальник штаба.
— Что? Не может быть!..
— Очень хорошо. Сейчас же перевезти со всеми предосторожностями на Первую Речку.
— Что… Случайно… На свиданьи… Проговорились… Эсаул Коренев?.. Прекрасно. Передайте ему, что из личных средств штаба его превосходительство генерал О-Ой выдает ему награду в тысячу иен.
— Да… Сейчас же препроводить их в район и передать бочкаревцам. Только условие — чтобы никто их не видел и чтобы свои не знали, кто это.
— Да. В мешках? Прекрасно! С почтой? Хорошо придумано. Одобряю… Там, эти будут очень рады. Коренев переодетый пусть сопровождает.
— Да, да… сейчас же. Но только будьте осторожны… Вы мне, поручик, отвечаете собственной головой за точное исполнение приказа.
— Прекрасно… — Таро вешает трубку. Он доволен. Он удовлетворен, он потирает свои длинные холеные пальцы. Откидывается на спинку стула.
— Вот будет главнокомандующий доволен — такую птицу поймали. Наш главный враг… А как хорошо вышло: они ничего не сумеют с нас взять — сами прокричали в газетах, что он ушел в сопки… Прекрасно. Генерал будет доволен. Долго мы за ним гонялись. Это стоит целых трех николаевских[5] провокаций… Великолепно.
Таро взволнованный берет из продолговатого ящика тонкую длинную манильскую сигарету. Закуривает. Затягивается. Задумывается. По лицу его проходит довольная улыбка.
Завтра на докладе ему есть чем порадовать главнокомандующего экспедиционными войсками на Дальнем Востоке — генерала О-Ой. Есть чем…
Вверх по Китайской улице, за телеграфом, тянется огромное серое здание. Но ночью не разобрать его контуров.
По каменным плитам тротуара поднимается человек. Высокий, он прячет свою голову глубоко в поднятый до полей широкополой шляпы воротник. Гулко раздаются его шаги в ночной тишине пустынной улицы. Город — в страхе после кровавой ночи на пятое апреля — рано смежает свои глаза; улицы быстро пустеют, и только кой-где можно увидеть японских часовых да услышать их гортанное, ехидное:
— Аната!
Но никто не откликается на этот предательский окрик. Каждый старается свернуть от желтых маленьких солдатиков в первый попавшийся переулок.
Улицы пустынны. Как вечер — огромный город точно вымирает.
…Прохожий продолжает подниматься по Китайской все выше и выше. Вот он уже миновал телеграф.
Мягко, неслышно, перегоняет его автомобиль без огней. Только сзади, внизу кузова, — кровяной глазок. Вот автомобиль останавливается у большого серого здания.
Сейчас же оттуда выходят два часовых. Слышится гортанный говор. Какой-то шум, тяжелые шаги из подвального помещения. Темно, ничего не видать. Вдруг откуда-то из низу — две свечи. В полоске света желтые маски лиц, блеск ножевых штыков.
Ни звука.
Человек в шляпе влипает в карниз серого здания. Замер, сердце не бьется, — смотрит…
Тяжелые шаги из подвала ближе, — вот наверху… на тротуаре, и в свет сверху — сгорбленный под тяжестью огромного мешка старик… он тяжело дышит. Что-то говорит…
— …Аната… тяжело… подсоби…
Но часовые со свечами не шевелятся — как истуканы замерли.
Ночь такая тихая, что даже не шевелится пламя свечей.
Черные огромные тени штыков.
Другие два часовых быстро открывают дверцу автомобиля.
Старик наклоняется, и мешок глухо валится в кузов автомобиля. Что-то ударяется гулко о подножку — точно голова… круглая — выпирает из мешка. Ее поднимают и засовывают в автомобиль.
Потом старик выносит второй такой же мешок, а еще через несколько минут — третий. Вот он не выдержал, ноги его подкашиваются, и он валится на тротуар, мешок на него; падая, мешок разрывается, и человек в шляпе отшатывается в ужасе: из мешка вываливается рука, одетая в хаки, пальцы руки шевелятся.
Один японец со свечой нагибается и толкает ногой мешок: на мгновение из мешка показывается голова, черные кудрявые волосы. Два других часовых быстро подхватывают мешок и засовывают его в автомобиль. Вскакивают на подножку. Другие два гасят свечи.
Автомобиль бесшумно трогается вверх.
Одновременно раздается какой-то сдавленный стон и хруст зубов.
И опять тихо. Тьма.
Человек в шляпе отдирается от здания и, крадучись, перебегает через улицу. Вдруг запинается за что-то. Наклоняется — это тот старик, который выносил мешки; его, очевидно, прикололи.
В ужасе человек шарахается и без оглядки бежит от серого огромного здания и скоро теряется в ночной тьме.
За поворотом Китайской, где она уже начинает спускаться в падь, последний раз мелькнул кровавый глазок и скрылся.
Это — таинственный автомобиль спускается по шоссе к Первой Речке.
2. «Почта»
Все та же тихая, теплая ночь.
На путях вокзала Первой Речки у задней теплушки эшелона копошатся люди. Слышны японский говор и русская брань.
Японский поручик с фонарем взбирается на подножку теплушки и светит им внутрь: слабые полосы света падают вглубь. Вот полоса скользнула по белым пакетам: квадратные ящики — это посылки японским солдатам с родины, из Японии. Еще полоса — останавливается, колеблется: три серых огромных мешка в глубине теплушки на полу в ряд.
Миг, и — поручик переводит полосу света в другой угол.
— Карасо! — Он наклоняется и кому-то возле кричит: — Капитан, подзалуста… модзно… — и протягивает руку во тьму.
Оттуда кто-то хватается за нее. В тишине раздается звон шпор и русское:
— Готово, господин поручик… Аригато…
— Аригато! — смеется поручик. Свет фонаря на бронзы скул мутью. Скулы шевелятся.
Мельком в свет попадает склоненное чье-то лицо, черные усы, пьяные глаза, казачий погон и желтый околыш фуражки.
— Пьюррр… тырр… фьююю… — где-то далеко впереди из тьмы свисток кондуктора. Взмах сигнальным фонарем.