Но самое главное — всегда в конце: Фудзядян — это место таинственных заговоров, самого страшного опиокурения и кровавых расправ.
Вот для этого и приехал в Фудзядян тщательно переодетым Снегуровский, который вот уже три месяца как командирован Владивостоком и работает нелегально в Харбине.
Спрыгнув с рикши, Снегуровский ныряет в таверну.
Там его поджидает кочегар Спиридоныч.
Оба они проходят в заднюю комнату. Заказывают пельмени, и за едой Спиридоныч рассказывает страшные вещи.
…Но зачем повторяться: все это уже достаточно подробно рассказано в роковой 13-ой главе. Если хотите, вернитесь обратно и перечитайте: она этого стоит.
А сейчас мы только добавим: кочегар паровоза № 917 серия Б — и был наш Спиридоныч. После этой жуткой истории машинист паровоза сошел с ума, а Спиридоныч бежал за границу — пробрался в Харбин: там его собирались убить бочкаревцы.
…Спиридоныч закончил рассказ.
Снегуровский долго молчал и думал.
А потом он сличил рассказ Клоделя мысленно и решил все это проверить.
С собой он захватил Спиридоныча.
3. Прямо в лоб
И третий город Харбин, Новый Город — это город белогвардейцев. Отсюда в свое время, в 1918 году, вышли: Семенов, Калмыков, Орлов — славная рать налетчиков и бандитов, душителей вольного и свободолюбивого Дальнего Востока. Отсюда в свое время также был спущен князем Кудашевым, самый матерый зверь контрреволюции — блаженной памяти адмирал Колчак. Из этого же города ездил короноваться на «расейский престол» в Гродеково — злополучная борода — генерал Хорват.
Но самое главное — колыбелью сменовеховства был этот же самый Новый Город Харбин, в котором, удрав от Колчака, а попутно и на всякий случай от карательных органов 5-ой армии, — «женственный интеллигент» — профессор Устрялов поселился в 20-ом году, а в 21-ом изобрел сию панацею для своих собратьев по грехам…
Вот где родилось сменовеховство, такое же отвратительное и зловредное, как семеновский бандитизм, как калмыковская хамская матерщина, как зазуновский беспардонный спекулянтский ажиотаж…
Всё в этом милом и прекрасном месте.
Много от него натерпелся Дальний Восток; еще по сей день зализывает он свои глубокие кровоточащие раны — Дальний Восток трудящихся.
В одном из фешенебельных ресторанов Нового Города сегодня кутит Маша-цыганка. Она только- что приехала из Читы, откуда ее заранее и предусмотрительно эвакуировал атаман Семенов, спровадив с ней немалое количество наворованного золота. Здесь она дождется атамана, а потом — плевать им на Россию — они уезжают в Японию… отдыхать.
А сейчас Маша кутит.
В ногах у нее валяется и любезничает молодой казачий офицер.
— Довольно!.. Довольно… Мерзавец… — останавливает ударом хлыста Маша не в меру разошедшегося офицера и смеется, смеется звонко и сочно. — Ты уже достаточно получил за свою работу авансом… довольно!..
— Как?
— Так, я хочу сегодня веселиться и петь… Идем сейчас же в общий зал…
— А потом?
Офицер уверенно и дерзко Маше.
— Потом?
— Да?
— Потом… Увидим… Получишь.
— Вот он, наконец-то я его нашел! — Быстро войдя в ресторан, Снегуровский прошел к крайнему столику у сцены. Сел. Впился глазами в казачьего офицера.
Но на эстраде Маша поет под гитару, и офицер, увлеченный ею, ничего не замечает: он яростно аплодирует. На левой его руке блестят часы.
Снегуровский увидел их. Всмотрелся. Так — это часы Александра. Осталось только последнее — имя. Снегуровский встал, правую руку в карман. Сразу подошел к офицеру:
— Ваша фамилия — Коренев?
— Да! Что вам нужно?! — Эсаул Коренев вскакивает, хватаясь за кобур.
— Только это! — чеканит Снегуровский и прямо в лоб вплотную стреляет в Коренева.
Миг — и в пьяном ресторане гробовая тишина и столбняк.
Снегуровский повернулся и быстро проходит среди столиков вон из ресторана: его шаги громом падают на черепа застывших в зале людей.
Его никто не задерживает.
На улице он вскакивает в автомобиль и уносится с кочегаром Спиридонычем в сторону вокзала.
А утром Снегуровский уже мчался на экспрессе в Манчжурию для того, чтобы оттуда прорваться через все кордоны и фронт белых — в Читу.
Он ехал сообщить Военному Совету о точно выясненной им гибели Александра Штерна — единственного, неповторяемого человека, революционера и вождя всего Дальнего Востока.
Глава 17-ая
ПРОБКА ВЫБИТА
1. Попался
Генерал Судзуки передвинул толстую японскую папиросу из правого угла губ в левый.
Сухощавые, цепкие пальцы генерала рванули край конверта. Черные миндалины глаз охватили штамп командующего войсками, число, № и быстро заерзали по строчкам.
«…отправляется в ваше распоряжение важный преступник-террорист, известный под кличкой…»
— Ага, так. Чудесно!
Глазки генерала блеснули лучом довольства. Незамеченная выскользнула из губ толстая папироса.
«…за ним числятся следующие акты, направленные против японских войск: 1) покушение на…»
— А-а!
Генерал весь ушел в бумагу, и только изредка из сжатых губ срывается короткое:
— Ага… Угу… Ыгы… Х-ха!
«…допросить и передать на ликвида…»
— Угу. Так.
Генерал кончил и уставился в лицо японского офицера, молча на вытяжку стоявшего перед столом.
— Как доехали?
— Хорошо!
— Арестованный?
— Спокоен.
— Попытки к бегству?
— Невозможны.
— Где вагон?
— На товарной станции.
— Эге. Едем.
Генерал толкнул ногой кресло и метнулся из кабинета.
Поворот по-военному — щелк… Японский офицер — вслед за генералом.
Октябрь.
Тайга и горы давно спят под снегом.
Но здесь, в песчаной столице атамана Семенова, везде и всюду бурый налет. Кашенина из песку и снега, поднятая ветром, носится в воздухе.
Машина генерала Судзуки остановилась у вокзала.
— Где?
— Вон там… дальше.
— Угу.
На восьмом пути.
Зеленый вагон с решетками в окнах. Двое часовых с той и другой стороны вагона… И внутри… караул.
Генерал сидит у стола и злобно смотрит на арестованного.
Тот бледен. Лицо осунулось. Исхудало. На лбу свежий шрам. На щеке — тоже.
— Будете вы отвечать?
— Я сказал: нет!
— Плохо будет…
— Знаю.
— Д-а… Так я вас…
Но генерал не договорил: дверь купе открылась, и запыхавшийся японский полковник протянул генералу синий листок.
— Вот. Радиограмма из Владивостока. Спешно. Приказано принять по сетке № 3… Шифр.
— Что? Давайте!
Генерал схватил листок и, вынув из кармана в кителе решетку ключа, приложил ее к бумаге.
Я там:
«…Немедленно начать эвакуацию Забайкалья. Окончить к двадцатому…».
И подпись: «генерал О-Ой».
Генерал вскочил.
— Машину! Едем!
— Что делать с арестантом?
— С арестантом…
Генерал оглянулся и прищурил глаза.
— Ждите приказа. Следить строго…
И, садясь в автомобиль, генерал Судзуки процедил сквозь зубы полковнику:
— Вызвать полковника Сипайло ко мне… Лично… Вечером в пять.
2. Желтый уходит
«Аироплан мой, аироплан.
Спаси меня ты от партизан!..»
И наступили дни страдные.
На мутной поверхности пьяной атамановской Читы запрыгали пузыри страшной тревоги и паники.
Вспененный, взбудораженный город мечется из дома в дом пугливой мордой, хлопочет, суетится, недоуменно смотрит, истерично взвизгивает, узнает, спрашивает, пытает, протестует, негодует, кричит, машет руками, таинственно шепчет и суматошливо толпится с чемоданами и узлами на перроне Читы первой.