И вот!
Год 21-й.
От Байкала до моря воцарилась революционная власть. Похоже: окончился период бурь, и наступает тишь и гладь (понимай — строительство).
Ветер подул с востока на запад.
И по всему Приморью, Амуру и Забайкалью пронесся единый клич:
— В Москву, в Москву!
Поезда заполнены.
В вагонах мелькают молодые люди, одетые полувоенно, со звездами на обшлагах, кожаных тужурках, дошках, сапогах, унтах, кожаных фуражках и козьих папахах, с портфелями, ободранными чемоданами и вещевыми сумками.
Среди них толкаются защитные юбки, стриженые головы и китайские сигаретки.
— А герои нашего романа? — спросит читатель.
Что ж!
Они тоже здесь. Чем же они хуже других?
Вот они…
Танечка, Адольф, Ольга маленькая, Ольга большая, Снегуровский, Левка, Тарасова, Зойка, Баев, дядя Федоров и прочая, и прочая, и прочая… Словом — все герои авантюрного романа «Желтый Дьявол», оставшиеся в живых, торопливо эвакуируются с Дальнего Востока: нельзя же, на самом-то деле, на самоотверженности и героизме людей играть до бесчувствия… И еще…
Саша-комсомолец.
Молодым задорным голосом:
— Даешь Москву!
Покатили.
Прощайте, сопки. Прощай, Дальний Восток. Покатили.
А Дальний Восток, нахмурив чело и набравшись терпения, еще два года отдувался за всю Советскую Россию, «буфером» своим — читай: грудью, кровью своей — преграждая путь к сердцу ее — Москве! — преграждая путь этим хитрым и жестоким завоевателям, желтым и скуластым макакам: императорской Японии.
А на третий год произошло вот что…
Переверните страницу, читатель, и вы узнаете: в последней главе последнего тома романа «Желтый Дьявол», — в эпизоде о «землетрясении в Японии», — вы узнаете все!
Глава 18-ая
ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
1. Через три года
Данн… Шшшшшш… шшшшш… ши…
Экспресс Петроград — Владивосток — стоп…
Из вагона 3-го класса с маленьким чемоданчиком в руке появляется наш старый знакомый — Снегуровский. Глаза его весело поблескивают. Трудно по ним угадать бывшего сурового командира партизанских отрядов.
На путях станции нет уже того беспорядка, который являлся обычным в дни многочисленных переворотов и поворотов. Чувствуется, что какая-то другая сильная рука организует здесь новый порядок, новую жизнь.
На башенке станции развевается по ветру остроконечный алый флаг, и раскоряченного черного двуглавого орла уже нет.
С видимым удовольствием Снегуровский вдыхает свежий пряно-острый соленый запах моря.
— А-ааа! ты?… Снегуровский!..
— Андрюшка!..
Два друга сцепляются объятиями. У Андрюшки шапка набекрень, Снегуровский роняет чемоданчик на перрон. Шутка ли сказать — два года… А сколько было приключений, борьбы, опасностей… Лихие кавалерийские налеты, ночные атаки — воспоминания мигом выплывают из заплесневшей за два года памяти былых участников героической партизанщины.
— А где теперь Шевченко?
— Иван?.. Пойман и расстрелян в Славенке. Еще в 22 году…
— А Шамов?
— Он здесь! О, подымай выше: он теперь уполсто во Владивостоке! Можем к нему сейчас пойти. Тоже обрадуется.
— Но ведь ты куда-то собирался ехать?
— Плевать на дачу. Не поеду.
Оба приятеля, продолжая разговаривать, выходят из вокзала и по Алеутской подымаются к такой старой, горбатой, но милой Светланской улице.
Подъезд желтого 3-этажного дома.
На правой стороне подъезда — черная пластинка с золотыми буквами:
УПОЛСТО С. С. С. Р.
Как необычны здесь эти буквы на здании старого банка, бывшего гнезда дальневосточных желтых хищников!
В приемной Шамова ожидающие. Стрекот пишущих машин.
Попов и Снегуровский по партизанской привычке прямо вваливаются в кабинет Шамова.
— Куда вы, товарищи?.. Там совещание. Нельзя туда…
Но дверь уже открыта. Шамов, увидав бритую голову Снегуровского, сначала не верит, а потом…
— Снегуровский?!
— Он самый…
И опять крепкие объятия.
Чопорно сидящие по диванам кабинета спецы морщатся при виде такой необычной экспансивности, проявленной в казенном учреждении. Но глаза Попова сверкают удовольствием, — он видит здесь снова партизанов, и точно потянуло опять запахом тайги.
— Граждане!.. — говорит Шамов, обращаясь к спецам. — Мы сделаем небольшой перерыв. Мне необходимо поговорить с этими товарищами.
Спецы демонстративно укладывают свои бумаги в портфели и один за другим покидают кабинет.
— Ну, теперь рассказывай!
— Что тебе рассказывать? Так много.
— Первое… документы Глинской… Ты же из центра: должен знать, привез ли их Дроздов.
— А-аа! Так это чепуха. Давно расшифровано. Вот, хочешь, займись на досуге. Вот и азбука:
— Хочешь, я тебе расшифрую начало? Любопытно.
Все склоняются над столом.
Снегуровский пишет. Быстро мелькают пятизначные цифры, и вдруг Попов хватается за живот и начинает:
— Ха-ха-ха… Хо-хо-хо… Хи-хи-хи… — валится он на диван, задирая ноги от удовольствия.
— Что за чорт… — хмурится Шамов.
— Чи… та… та… тель… — сквозь смех, захлебываясь, бурлит Попов.
Снегуровский продолжает читать:
— «…Читатель! Чтобы было тебе…».
Общий хохот заглушает дальнейшие слова Снегуровского.
— Это здорово!.. Ну, что у тебя есть еще вроде этого?
Снегуровский задумывается, и двумя резкими складками сдвигаются брови над гладким точеным лбом.
— Есть! Только это дело посерьезнее. И не знаю, как ты на него посмотришь.
Шамов и Попов горят нетерпением.
— Кому же, как не нам, тебе довериться? Ведь старые партизаны, — говорит Попов.
— Ну, так вот, слушайте. Началось это еще в 20 году. Случайно. На станции Иман, при аресте какого-то сыщика, в мои руки попал лоскуток плана императорского дворца в Токио. Помните Буцкова — он был хороший востоковед… ну, так вот, он тогда сказал, что этот план может иметь не только политическое значение, но и…
— Ну, ну? — разгорается нетерпением Шамов.
— Но и мировое…
— To есть, как это мировое?
— Он рассказал, что во дворце Мутцухито скрыта сокровищница древних йогов, похищенная предшественниками династии Мутцухито сиогунами в Индии.
— А нам-то что до нее? — машет рукой Попов. — Ну, что там? Золото? Бриллианты?
— Больше того… — Снегуровский понижает тон и говорит таинственно: — А что вы скажете насчет тайны бессмертия?
Рты Шамова и Попова открываются, как окна.
— А что вы скажете… — Снегуровский делается еще таинственнее: — о возможностях завладеть мировым пространством?
— Ха-хах ах-ха-хах-аха! — горохом сыплется смех Попова. — Однако! Ты успел сделаться большим фантазером. Не хочешь ли ты забрать нас с собой на Марс?
— Не шутите! Сообщение Буцкова я рассказал в Петрограде одному старому профессору-востоковеду. Он говорит, что исторически это весьма правдоподобно. Мы смотрели с ним некоторые рукописи в Петроградской публичной библиотеке. Но там нет нужных данных. Вероятно, они в книгохранилищах Токио или Пекина.
— Ого! Эго пахнет серьезностью… Знаешь, что? У меня тут есть приятель… тоже профессор. Он уже 15 лет занимается всякой чертовщиной.
— О, это дело! Черкни-ка к нему записку.
Шамов, улыбаясь, пишет записку.
— И охота тебе, заниматься такими глупостями? Писал бы мемуары партизанщины… — не выдерживает Попов.
— Всему свое время будет. Напишем… — отвечает Снегуровский, охлажденный насмешливым отношением своих друзей.
— Вот лучше идемте на бухту, искупаемся перед обедом, а потом…
— Идемте…
— «…Внутренней политики…» Э… Э…
— Дальше… — нежный голосок машинистки.
— «…внутренней политики в новых условиях». Точка. Абзац. «Теперь мы можем определенно сказать…».