Елена Хаецкая
Желтый камень Зират
Мартин-Перес подпирал собой полуобвалившуюся стену лавки, где продавали благовония, знаменитые на весь город Аш-Шахба и даже за его пределами. В лавке кто-то отчаянно торговался, покупая курения «Зеленая Роза». Мартин не слушал. Насмотрелся он на эту Аш-Шахба, на этот рынок, на людей этих, лукавых и смуглых, и успело все это сильно ему надоесть. Немудрено — за четыре-то года.
Он и сам не знал, почему его опять занесло сюда, на Восточный Берег. Говорил ему когда-то караванщик: «Аш-Шахба не отпустит, будешь возвращаться снова и снова к Серым Стенам». Оказался прав, старый пердун.
Может быть, потому так носит по свету Мартина, что он — профессиональный революционер.
Последнюю революцию Мартин сделал три месяца назад. Произошло это в пяти днях от Аш-Шахба. Мартин так разошелся, что караван, куда он нанялся было охранником, в конце концов, ушел без него. Мартин добрался до города чуть живой. Теперь зарабатывал на жизнь громким пением революционных песен.
Рынок, где обосновался Мартин, назывался Аланским. Местные жители объясняли название просто: на протяжение долгих лет шахбинцы воевали с аланами, и случались годы, когда пленных брали так много, что аланов продавали за бесценок. На этом самом рынке. Мартина, который сам был наполовину аланом, эти подробности не интересовали.
На том же рынке он нашел себе напарницу — девочку лет пятнадцати, тощенькую, как вобла. Ее звали Дин. Они встретились у колбасных рядов. Она танцевала, он начал подпевать. Потом поделили деньги и расстались. Наутро, не сговариваясь, опять пришли на то же самое место. Так и пошло. Мартин не спрашивал Дин, кто она такая и где научилась своему искусству. Да и она не проявляла любопытства по отношению к своему компаньону. Лишь бы пел.
И Мартин-Перес пел, лениво возвышая свой сильный, немного севший от почти беспрерывного жевания наркотических листьев голос.
Мутное солнце, повисшее над Аланским рынком, нестерпимо сверкало в груде битого стекла, рассыпанного по ковру. Истекая потом, толпились вокруг люди, жадно глазея на маленькую, по-детски угловатую танцовщицу с длинными черными волосами, заплетенными в тоненькую, как хлыстик, косичку. Каждый раз шахбинцы ждут встречи с чудом. И каждый раз чудо происходит.
Вот Дин тихо отделилась от стены и пошла, переступая босыми ногами, к ковру. Она двигалась так медленно и так плавно, что казалось, будто она идет по воздуху, слегка приподнявшись над раскаленной пылью. Тонкие руки медленно поднимаются, сгибаясь в локтях. Ресницы опущены на бледные щеки — длинные, неподвижные, плавной линией уходящие к вискам.
Девочка обходит стекла кругом, словно не решаясь приблизиться к ним. Один круг. Второй.
Потом осторожно ступает на осколки, стекло шуршит, похрустывает. Шаг, еще один. И вдруг — ресницы взмывают, ослепительные черные глаза сверкают, бледное лицо вспыхивает улыбкой. Раскинув руки в стороны, бесстрашно круша босыми ногами острые осколки, Дин принимается отплясывать.
По толпе прокатывается тихий вздох.
А Мартин поет. Насмотрелся он на эти восторги, на фокусы Дин.
Руки Мартина можно разглядывать, как старую географическую карту, испещренную небрежными пометками кладоискателей: шрамы, ожоги, татуировки. Вот косой белый шрам через левую кисть. Отойди на шаг — вот коротко стриженые темные волосы, пропахшие табаком, чересчур блестящие глаза, узкие, кривящиеся губы, круглое загорелое лицо.
Еще шаг назад, еще шаг — и вот уже видна вся площадь, полная людей, и мутное фиолетовое небо над ними, и тонкая белая шерстяная ткань, вздымающая пыль, и легкий алый шелк, прикрывающий от пыли, — насколько хватает глаз только белое и красное и лишь иногда черное. Гудят возбужденные голоса, но слов не разобрать. Площадь подобна шкатулке с безделушками, когда ее встряхивают.
На шее у Мартина цепочка, под которой поблескивает пот. Строго и звонко взлетает над толпой щедрый голос Мартина.
Что-то есть в этих его песнях, иначе почему его так слушают? Хрустит стекло, хохочет девчонка, в танце разлетаются руки, извивается между острых лопаток длинная косичка с тяжелыми медными монетами, вплетенными на самом конце волос.
Жара в городе изматывающая, невыносимая. С моря сюда залетает влажный ветер.
Все! Целая и невредимая, малышка спрыгивает с кучи битого стекла в пыль и начинает собирать деньги. Мартин поет, удерживая возле себя людей, чтобы они не вздумали разбежаться, не заплатив. О последнем солдате, который обернулся орлом, поет Мартин, а сам думает, хватит ли денег на то, чтобы заплатить за кусок жареной баранины или придется опять хлебать рисовый отвар.
Деньги у него были, но растрачивать сбережения попусту Мартин не хотел. Он собирался купить лошадь. За три месяца он накопил уже достаточно для того, чтобы оплатить две трети благородного животного. Ему вовсе не улыбается покинуть Аш-Шахба пешком или, того хуже, на кляче. Нет, Мартин будет питаться рисовым отваром, но уедет из этого проклятого богами города на хорошем жеребце.
А девчонке все равно. Кожа да кости. Ей лишь бы с голода не умереть.
Иногда она его пугала. Странная она. Вот как сейчас, когда она смотрит на него своим неподвижным взглядом. Глаза — ни зрачка, ни белка, две черные щели, губы бледные, как розовая бумага, пролежавшая все лето на окне, волосы сверкают, как уголь. Не лицо, а стена вражеской крепости. Кто там, по ту сторону? Чему она радуется, чего ждет, о чем думает? Отдала ему всю выручку — это как всегда. Только и взяла еще в самом начале их совместных выступлений семь медных монет, чтобы вплести в косу.
Монеты здесь, на Восточном Берегу, не круглые, а какие-то угловатые и с дыркой посередине. Мартин не уставал удивляться тому, что на эти ненормальные деньги можно что-то купить.
Сунув выручку в кошель, Мартин двинулся знакомым путем в знакомое заведение, где он столовался и ночевал на блохастом ковре. Дин с тяжелым узлом, в котором звякало битое стекло, шла за ним следом. Мартин оглянулся. Девочка несла свой ковер легко, она лишь немного изогнулась, чтобы было удобнее. Раскаленная пыль прожигает подошвы сандалий, а она идет себе босая и тихонько улыбается.
Конечно, это не мое дело, подумал Мартин уже в который раз, но нельзя просто взять и научиться танцевать на битом стекле. Не бывает такого ни с того ни с сего. На Восточном Берегу существуют целые школы при храмах, где обучают каким-то непонятным тайным наукам. И если кто-то превращает тайное знание, доступное лишь посвященным, в площадной фокус, то дело нечисто.
Мартин тяжело вздохнул. Давно уже пора бросать этот город и уходить за горы, за реку Белая, куда-нибудь в Хаддах. Там, конечно, тоже ничего нового не ждет. Но надоело до смерти каждый день видеть эти серые стены, заляпанные грязью и все же ослепительные. Надоело изнемогать от жары, петь, вдыхая запах пыли и сушеного навоза. И еще эта Дин. Не то младенец, не то ведьма.
Мужчина и девочка обогнули медные ряды и теперь шли мимо навеса, под которым торговали рабами. Торговля шла вяло. Люди под навесом дурели от скуки и старались заснуть. Мартин отвернулся, чтобы не видеть этих голых изможденных тел. А девчонка, напротив, с интересом разглядывала тупые рожи рабов. Словно выискивала среди них своих родственников. Взгляд у нее пронзительный, как будто она глядит прямо в тайные мысли другого человека и быстро перебирает их: есть ли там что-нибудь нужное для нее, Дин?
Один из тех, кто лениво глазел на прохожих, неожиданно придвинулся к краю навеса и толкнул ногой под колено уличную плясунью. Девочка потеряла равновесие и упала. С грохотом и звоном узел с битым стеклом выпал из рук Дин. Стекло рассыпалось.
Дин вскочила на ноги. Впервые в жизни Мартин увидел, что она умеет сердиться. Бледное лицо Дин слегка покраснело, глаза не были больше ни бездонными, ни загадочными: в них засветилась обыкновенная человеческая злость, и Мартина это порадовало.