Закончив работу, мы решили, что бесформенная хижина, которую мы только что выстроили у входа в пещеру, нависшую над Сеной, будет одновременно и нашим частным жилищем и столицей нового мира, будущее которого зависело от нас и от какой-нибудь девицы, которую случай пожелал бы направить в наши владения собирать ландыши.
Во всех романах приключений автор как можно дольше заботливо избегает вводить женский элемент.
Однако содержать женщину на бумаге — не так-то трудно! Владеть на пустынном острове скорострельным ружьем — великолепно, создать себе комфортабельное жилище из предметов, подобранных на потерпевшем крушение корабле — это еще лучше, найти какой-нибудь чудесный плод, заменяющий одновременно шпик для омлета, масло для супа и суп по праздничным дням — это верх блаженства. Все это встречается в изобилии в романах приключений. Единственно, что не встречается — это женщина. Женщины не могут жить на необитаемом острове; на потерпевших крушение кораблях не встречаются молодые девушки или они предпочитают скорее утопиться, нежели следовать за своими спутниками в обетованную землю.
Этим объясняется — у меня было время пофилософствовать на эту тему — этим естественно объясняется меланхолия, овладевающая потерпевшими кораблекрушение путниками к концу двух недель, проведенных среди избытка и свободы. В деревне, кроме чтения газет, любовь — это лучшее, что нашел мужчина, чтобы убивать время. Мы жили в деревне — и предстояло жить еще несколько лет — у нас не было ни газет, ни женщин, и наше единственное развлечение состояло в попытке восстановить драгоценный способ добывания огня путем трения одного куска дерева о другой.
Особенно страдал Мушабёф. У него было слишком много вкуса, чтобы признаться в этом, но я читал в его глазах, что он тоскует по барам, по ночным кафе, по девицам в больших шляпах, по комнатам в гостиницах, пахнущим рисовой пудрой, мочой и колбасными.
Он пропадал целыми днями, с трубкой в зубах, с «мартини» под мышкой, в поисках какой-нибудь дичи, которую он любил себе представлять в хорошенькой блузке, в немного короткой юбке, башмаках на высоких каблуках, — в полном снаряжении проститутки, вышедшей на заработок.
Я сочувствовал ему, методично разбирая коробки с консервами, пачки табака, винные и ликерные бутылки, муку, платье, охотничьи припасы и т. д. — результаты систематического грабежа, производящегося в Пон-Одемере, городе, отныне опустошенном.
Будучи созерцательным по природе, отучив себя, за пять лет пребывания в легионе, от излишков энтузиазма, делающего молодость неосторожной, я забрасывал удочки и ставил верши для ловли угрей, щук и уклеек. Иногда я брал ружье и, спустившись в долину, бродил по лесу один, не осмеливаясь направляться в сторону прежних городов.
Как и следовало ожидать, одиночество вынудило нас искать в вине тот род утешения, при помощи которого человек позволяет себе жить воображаемой жизнью.
Напившись до отказа виски, рома и этого ужасного кальвадоса, который горит у вас в голове, как плошка во время иллюминации, мы целыми часами рассказывали друг другу, икая, вымышленные истории. При таких обстоятельствах Мушабёф поведал мне, что некогда он разорился ради одной известной актрисы, что, как я знал, было неправдой, так как отец Мушабёф и его сын всегда жили, удерживая равновесие на краю той пропасти, что называется: нищета. Но я соглашался с моим другом, я даже приводил некоторые доказательства в пользу того, что он утверждал, и когда наступал мой черед, я с горечью поверял ему, что служил прежде мичманом на одном казенном судне. Мушабёф знал, что я вру, знал также, что и я не верю его рассказу, и, между тем, простер свою любезность до того, что припомнил, будто видел меня в Париже в морской форме. Он называл мне имена, числа, некоторые случайности и тогда мы снова наполняли стаканы и чокались с трогательной, несколько грустной важностью пьяниц.
Напившись, мы засыпали, как скоты, растянувшись на полу нашей лачуги.
Таковы были наши развлечения. Мы больше не думали о Желтом Смехе; впрочем, ничто не напоминало нам об этом ужасном бедствии. Было лето. Свистели, как уличные мальчишки, птицы, свирепо блеяли дикие бараны, гоняясь за овцами меж кустами колючего боярышника.
Подобное зрелище, могущее очаровать Титира или какого-нибудь сантиментального пастушка со свирелью, не служило нам утешением, умиротворяющим паши желания. Бараны, ягнята, их матери, их дяди-бараны, их тетки-овцы — не на шутку действовали нам на нервы; мы посылали им приветствия в виде пуль, которые никогда не попадали в цель, так как эти проклятые четвероногие были столь же быстры, как беговая лошадь после допинга. Они убегали.