Эти сообщения чрезвычайно любопытны: хотя Желябов и был горячим народником, но так прямолинейно, как большинство тогдашних его товарищей, он уже не отрицал политической борьбы. Он, видимо, полагал что, не дело социалистов ее самим вести, но вместе с тем он находил отнюдь не бесполезным, если "политикой" занимается "общество".
Известно также, он осуждал южных бунтарей -"вспышкопускателей". Словом, уже тогда Андрей Иванович не удовлетворялся примитивным народничеством. Опыт хождения в народ заставил его ко многому отнестись критически. Желябов вообще никогда не был догматиком. На первомартовском суде он говорил:
- Непродолжительный период нахождения нашего в народе показал всю книжность, все доктринерство наших стремлений, а с другой стороны - убедил, что в и народном сознании есть много такого, за что следует держаться, на чем до поры до времени следует остановиться…
Желябов ошибался: всю книжность и все доктринерство общепринятых тогда в среде молодых народников взглядов ни он, ни его друзья не сознавали. Осталась вера в общину, в то, что вместе с полицейским государством можно свалить также буржуазию и учредить вольные общины; но были разбиты надежды, будто народ чуть ли не поголовно по первому призыву отважных людей готов к восстанию, что правительство можно свергнуть без строгой централистической подпольной организации, опираясь на одну народную стихию. Переживая все эти разочарования и крушения "розовой, мечтательной юности", Желябов в то же время видел, что все - лучшее, смелое и решительное - в народническом движении, что настоящему бойцу итти больше некуда, как рука об руку с революционным народничеством.
СУД. ТЕРРОРИЗМ
Летом 1877 г. Желябова подвергают в Крыму новому аресту. Его привлекают по делу 193-х, привозят в Петербург и помещают в Доме предварительного заключения.
Судебный процесс 193-х, как и процесс 50, получился после массовых жандармских и полицейских погромов, которые шли, начиная с 1873 г. Арестам подвергли несколько тысяч человек. Неопытность молодых революционеров, откровенные показания, оговоры, запугивания и застращивания были широко использованы правительством. Власти не гнушалися собиранием сплетен, выдумок, чтобы опорочить молодое движение… Для многих привлеченных следствие тянулось по нескольку лет; людей держали в тюрьмах, морили голодом, надевали наручники и кандалы, подсаживали предателей. Из массы арестованных правительство предало суду 193 человека. Они обвинялись в том, что принимали участие в тайном сообществе, посягнувшем на ниспровержение существующего строя. Из них двенадцать человек добавочно обвинялись в распространении сочинений с целью произвести бунты; были и другие обвинения. Незадолго до суда, в Доме предварительного заключения Трепов, петербургский градоначальник, встретил на прогулке студента Боголюбова, который ему не поклонился. Взбешенный помпадур распорядился высечь его розгами, что и было выполнено с усердием. Заключенные ответили на порку разными формами протеста, между прочим, отказались и от прогулок. Гуляли обычно во внутреннем дворе, похожем на колодезь. Посередине его находилось особое круглое деревянное сооружение. С башней посредине и с досчатыми переборками. В эти клетки заключенных выводили гулять. Во время боголюбовской истории Желябов и был доставлен в тюрыму.
- На другой день по прибытии Желябова надзиратель пришел узнать, пойдет ли он гулять. Ничего не зная, Желябов заметил: "Странный вопрос!" " отправился в загон. Увидевши гуляющего, его спрашивают из окна: "Вы кто?" "Желябов". "Политический?" "Да, по процессу". "Зачем же вы гуляете? Мы не ходим гулять"… Удивленный Желябов тем не менее приказал отвести себя обратно в камеру и тут только, вышедши к окну, узнал все наши истории… В среде тюремной Желябов сразу стал товарищем, вошел во все интересы тюрьмы…1
1 "Андрей Иванович Желябов. 1932 г. изд. о-ва политкаторжан. (Лев Тихомиров.)
На протесты тюремное начальство ответило расправами. Политических сажали в карцеры. Многих подвергали избиениям с увечьями и членовредительством. Чтобы неслышно было окриков, надевали мешки. Из карцерных камер не убирались нечистоты. Для наиболее строптивых имелся особо тесный и темный карцер около паровой топки; температура в карцере была очень высокая, вентиляция отсутствовала; заключенным не давали воды, они падали в обмороки, их приводили в чувство и опять помещали в тот же карцер. Товарищ прокурора, посетивший эти карцеры, дважды испытал дурноту от удушающего воздуха и смрада, исходящего от параши. Каким образом все это отражалось на боевой и впечатлительной натуре Желябова, представить совсем нетрудно.
Накануне процесса среди заключенных усиленно обсуждался вопрос, признавать или не признавать суд. Одни полагали, что надо не признавать и отказаться от всяких выступлений. Другие находили, что следует использовать суд для изложения революционных убеждений. Желябов стоял за протест и отказ.
В недавно опубликованных воспоминаниях сенатор Кони рассказывает:
- О том, что происходило в суде, распространились по городу самые неправдоподобные, но тем не менее возбуждающего характера слухи с партийной окраской. Некоторые сановные негодяи распространяли, например, слухи, будто бы исходившие от очевидцев, что подсудимые, стесненные на своих скамьях и пользуясь полумраком судебной залы, совершают во время следствия половые соития; с другой стороны, рассказывали, что подсудимые будто бы заявляют об истязаниях и пытках, которым их подвергают в тюрьме, но что жалобы их остаются "гласом вопиющего в пустыне" и т. п. Молчание газет и лаконизм "Правительственного Вестника" давали простор подобным слухам, которые в болезненно возбужденном обществе расходились с необычайной быстротой и всевозможными вариантами. Во всем чувствовалось, что потеряно равновесие, что болезненное озлобление подсудимых и известной части общества, близкой им, дошло до крайности. Искусственно собранные воедино, подсудимые, истощенные физически и распаленные нравственно, устроили уже на суде между собой нечто вроде круговой поруки и с увлечением выражали свое сочувствие тем из своей среды, кто высказывался наиболее круто и радикально…
- … Обвинительная речь Желеховского, длинная и бесцветная, поразила всех совершенно бестактной неожиданностью. Так как почти против ста подсудимых не оказывалось никаких прочных улик, то этот
судебный наездник вдруг в своей речи объявил, что отказывается от их обвинения, т. к. они были-де привлечены лишь для составления фона в картине обвинения для остальных. За право быть этим "фоном", они, однако, заплатили годами заключения и разбитой житейской дорогой! Такая беззастенчивость обвинения вызвала своеобразный отпор со стороны защиты и подсудимых и подлила лишь масла в огонь. Защитительные речи обратились в большинстве в обвинительные против действия Жихарева и аггелов его, а последние слова подсудимых оказывались проникнутыми или презрительной иронией по отношению к суду или пламенным изложением не защиты, а излюбленных теорий. 1
1 "Звенья" 1933 г № 2. Кони - Процесс Веры Засулич.
Судебные отчеты искажались, слушатели допускались только из высшего бюрократического и сановного света; подсудимых разделили на группы. Газета "Таймс" отправила на процесс специального корреспондента. После первых же заседаний он уехал обратно в Лондон, заявив защитникам о своих недоумениях. - Я присутствую здесь вот уж два дня и слышу пока только, что один прочитал Лассаля, другой вез с собой в вагоне "Капитал" Маркса, третий просто передал какую-то книгу своему товарищу.
Неудивительно, что на процессе разыгрался небывалый скандал. Среди подсудимых находился Ипполит Никитич Мышкин. Он пытался освободить Чернышевского из Вилюйска. Переодевшись жандармом и подделав документы, Мышкин прибыл в Вилюйск и обратился к исправнику с требованием выдать ему знаменитого узника. Мышкин не знал, что имеется распоряжение якутского губернатора, по которому изменять положение Чернышевского разрешалось только с особого его, губернатора, распоряжения. Исправник потребовал у Мышкина это распоряжение; когда Мышкин не представил его, исправник заподозрил неладное. Ходили тогда слухи, будто Мышкин надел не на то плечо жандармский аксельбант. Мышкин пытался скрыться, но исправник дал ему, якобы для проводов, двух казаков. Дорогой Мышкин стрелял в провожатых, бежал в тайгу, но был пойман, просидел около двух лет в Петропавловской крепости и на процессе 193-х предстал одним из главных обвиняемых. Он заявил, что его истязали, заковывали в кандалы, не позволяли носить чулок, отчего ноги покрылись язвами и ранами. Первоприсутствующий на это ответил, что суду не подлежит рассмотрение действий лиц, принимавших эти меры. Мышкин вступил в препирательства.