- В 1880 г. мы находим Желябова в Петербурге, в качестве агента "Исполнительного комитета". Агенты "Исполнительного комитета", как нам было заявлено, распределяются на несколько ступеней: есть агенты первой, второй и третьей степени. Желябов называет себя агентом третьей степени, агентом, ближайшим к Комитету, агентом с большим доверием. Но я полагаю, что со стороны Желябова это излишняя скромность и что если существует соединение, присваивающее себе название "Исполнительного комитета", в в рядах этого соединения почетное место принадлежит подсудимому Желябову, и не напрасно думал Рысаков, что совершение злодеяния 1 марта примет на себя один из членов "Исполнительного" комитета". Понятно, впрочем, что сознаться в принадлежности к Исполнительному комитету", значит сказать: вы имеете пред собой деятеля первого ранга и вашим приговором вы исключаете из революционного ряда крупную силу, одного из самых видных сподвижников партии. На суде и во время предварительного исследования дела в показаниях Желябова заметна одна черта, на которую я уже указывал, эта черта - желание представить свое дело в преувеличенном свете, желание его расширить, желание придать организации характер, которого она не имела, желание, скажу прямо, порисоваться значением партии и отчасти попробовать запугать. Но ни первое, ни второе не удастся подсудимому. Белыми нитками сшиты все эти заявления о революционном геройстве; суд видит через них насквозь неприглядную истину, и совсем не в таком свете предстанет Желябов в воспоминаниях, которые останутся от настоящего грустного дела… Когда и составлял себе общее впечатление о Желябове… я вполне убедился, что мы имеем пред собой тип революционного честолюбца…
Разумеется, не Муравьеву со всей его надутой высокопарностью, с "энергическими" жестами говорить о склонности Желябова к театральным эффектам, о желании порисоваться, и не ему, Муравьеву, жадному искателю нагретых мест И Портфелей и даже взяточнику, как о том свидетельствуют его современники, определять Желябова, как революционного честолюбца. Что же касается попытки проникнуть в будущее, кем предстанет Желябов, то и тут государственный обвинитель оказался плохим прозорливцем.
Но в одном месте своей речи Муравьев обронил фразу:
- У них выработалось одно - закал и энергия…
В этом он был прав.
РЕЧЬ ЖЕЛЯБОВА. ПРИГОВОР
Он сказал ее вместо речи защитника.
Речь Желябова - замечательный документ эпохи, и мы приведем ее целиком. На ней воспитывались революционные поколения. Но прежде всего, надо отметить обстановку, в какой Желябову пришлось говорить. Речь Желябова неоднократно прерывали ропотом, шиканьем. Больше всех постарался сам "первоприсутствующий", сенатор Фукс. Он открыто срывал Предсмертное выступление Андрея Ивановича. Об этом есть свидетельство самого Фукса. По словам Фукса, Александр III через министра юстиции Набокова требовал скорейшего судопроизводства. Во время суда Фукса обвиняли в либеральном отношении К подсудимым. Государственный секретарь Перетц в своем дневнике записывает:
- Во время производства, кажется в первый день его, приезжал в суд Баранов. Прямо из суда он поехал к Победоносцеву я пожаловался на слабость председателя, дозволившего подсудимым вдаваться и подробное объяснение их воззрений. Победоносцев поспешил к государю. Его величество немедля послал за Набоковым и потребовал от него объяснения.1
- Между тем, - признается Фукс,-достоинство подсудимых было так велико, что когда я к ним послал судебного пристава, объявить мою просьбу, дабы они между собой не разговаривали, они ответили просьбой же - дозволить им это, когда суд уходит, что они ничего неприличного не сделали и не сделают 2.
1 Дневник Е. А. Перетца. Гиз. 1927 г.
2 "Суд идет" № 4, 1926 г. Шпицер- Как судили первомартовцев.
В результате Фукс распорядился во время перерывов уводить подсудимых "в их тюремные кельи".
Фукс признается также в том, что он дал полную волю Муравьеву критиковать социализм "с разными передержками" и в то же время не разрешил Желябову ответить на прокурорские наветы. Слушая речь пpoкурора,- сообщает Фукс,-я мучился вопросом - не остановить ли его? Но по такому делу остановить прокурора, значило бы обрушить на суд тяжкое нарекание, будто бы последний сочувствует злодеям. Никто бы не понял моих мотивов, почему я остановил прокурора… Мне следовало его остановить как потому, что я не допустил касаться этого подсудимым, так и потому, что к учению этому нельзя относиться поверхностно, слегка, без глубокого изучения. Учение это распространено во воем цивилизованном мире. Оно имеет свою историю, его надо знать глубоко, чтобы вдаваться в его критику и чтобы в полемике критическим анализом это учение уничтожить. И Муравьев совершенно напрасно вдался в это рискованное суждение о социализме. Я видел, чувствовал это, находил крайне необходимым его остановить и, однако, не сделал этого… я промолчал и тем самым попал в неловкое положение, т. е. давал свободу слова одной стороне и зажимал рот другой…
Между прочим, Фукс сказал Набокову, что после речи Муравьева он должен предоставить слово Желябову.-Что вы? Бога ради не делайте этого! - воскликнул Набоков. На заседании суда Набоков торчал около Фукса вопреки закону. Во время процесса ездил к нему на дом давать указания по процессу.
О подсудимых Фукс отзывается с уважением. Подсудимые вели себя независимо и в высшей степени стойко. Кони в своих воспоминаниях утверждает, что Фукс вообще был… противником смертной казни. Между прочим, в столице ходили слухи, конечно неверные, будто Фукс при вручении обвинительного акта пожал Желябову руку.
Придирки Фукса во многом сорвали речь Желябова, заставив одно скомкать, от другого и совсем отказаться.
Речь Желябова:
"Господа судьи, дело всякого убежденного деятеля дороже ему жизни. Дело наше здесь было представлено в более извращенном виде, чем наши личные свойства. На нас, подсудимых, лежит обязанность, по возможности, представить цель и средства партии в настоящем их виде. Обвинительная речь, на мой взгляд, сущность наших целей и средств изложила совершенно неточно. Ссылаясь на те же самые документы и вещественные доказательства, на которых г. прокурор обосновывает обвинительную речь, я постараюсь это доказать. Программа рабочих послужила основанием для г. прокурора утверждать, что мы не при знаем- государственного строя, что мы безбожники и т. д. Ссылаясь на точный текст этой программы рабочих говорю, что мы - государственники, не анархисты. Анархисты - э т о старое обвинение. Мы признаем, что правительство всегда будет, что государственность неизбежно должна существовать, поскольку будут существовать общие интересы. Я, впрочем, желаю знать вперед, могу я касаться принципиальной стороны дела или нет.
Первоприсутствующий. Нет. Вы имеете только предоставленное вам законом право оспаривать те фактические данные, которые прокурорскою властью выставлены против вас и которые вы признаете неточными и неверными.
Желябов. Итак, я буду разбирать по пунктам обвинение. Мы не анархисты, мы стоим за принцип федерального устройства государства, а как средства для достижения такого строя - мы рекомендуем очень определенные учреждения. Можно ли нас считать анархистами? Далее, мы критикуем существующий экономический строй и утверждаем…