Он вошел в воду, нырнул и поплыл размашистым кролем по направлению к своей пастушке, которая отчаянно кричала и захлебывалась водой и водорослями. Наконец, не без труда, он доплыл до Ирен, схватил ее за волосы и вытащил на берег. Слава богу, ожерелье было у нее на шее.
Пришлось делать искусственное дыхание на теплом песке раз, два – изо рта в рот, пока утопленница вновь не открыла глаза. Вода стекала с волос на ее удивленное лицо. Она быстро поднесла руку к шее, пальцы коснулись жемчужин, и лучезарная, далеко не бескорыстная улыбка озарила ее лицо.
– Впредь снимай ожерелье, когда будешь купаться, – сказал Ромуальд. – У меня нет средств оплачивать водолаза. (В первый раз он позволил себе так сухо разговаривать с ней).
Они ехали в своей микролитражке по дороге, которая извивалась вдоль этого иэумрудно-золотистого чуда – Атлантики в лучах солнца у берегов Бретани, вдоль мыса Розелье, куда еще не приехали отпускники купать свои грязные ноги. Самый наплыв будет недели через три – четыре.
Пока они добирались миль пятнадцать до гостиницы в Дюге-Труэн, Ирен без конца теребила ожерелье. Она понимала, что не могла бы рискнуть и бросить славного, но не больно-то красивого Ромуальда, у которого к тому же попахивало изо рта (об этом она не осмеливалась ему сказать). Это была болезнь желудка – следствие долгих лет питания консервами и наспех проглоченной еды в дешевых ресторанах, где кастрюли мыли кое-как. Она не могла бы ему признаться, что ей нужны жемчужины, а не он сам. Бросить его сейчас, разыграв легкомысленную девицу с ожерельем на шее, означало бы воровство и ничего более. А Ирен боялась полиции – Фроссинеты воспитали ее в страхе перед жандармами. Она боялась даже жандармского старшину Шаньоля, из Кьефрана, с которым у нее была любовная интрижка. Ирен даже стащила у него револьвер; потом ей пришлось сочинить басню, что она потеряла оружие. На самом деле он всегда был у нее в сумочке – на память – ведь она не могла бы причинить вреда даже птичке. Но в наше время, когда на дорогах развелось столько всяких негодяев и бандитов, которые грабят, убивают и насилуют, такая штука могла бы очень пригодиться, и вовсе не обязательно кого-нибудь убивать.
Чтобы завладеть ожерельем стоимостью, скажем, что-то около полумиллиарда франков,[2] ей надо было пройти через то, что требовал от нее Ромуальд: заключение закнного брака. Как только они поженятся, и ожерелье будет ей официально подарено (в крайнем случае, она потребует оформить все у нотариуса; даром что из деревни, в таких-то делах она разбиралась), – тогда можно будет и распрощаться с Ромуальдом. Впрочем, тот прекрасно знал – не полный же идиот он был на самом деле – что удерживал Ирен только благодаря этим ста очаровательным бусинкам.
Вот эти мысли вертелись в маленькой головке Ирен, как вдруг Ромуальд резко затормозил, хотя никакого препятствия на дороге не было. Он обернулся к пастушке и неотрывно смотрел на жемчужины в полном отупении. Сначала он решил, что это эффект солнечных лучей. Он посмотрел еще раз. Нет, это не солнце. Жемчужины вновь обрели свой великолепный блеск, свое божественное сияние. Они переливались тысячью оттенков, как бы набрав силу после морских купаний. Маленькие пятнышки плесени исчезли, они розовели во всем своем великолепии. Быстро в Париж, там Ромуальд знал специалиста по жемчугу.
– Мы возвращаемся, – решил Ромуальд, вновь включая газ и не сводя глаз с колье Ирен.
– Куда это, мой козленочек?
– В Париж. Сначала в Париж, а там видно будет.
Он бросился в отель, чтоб забрать багаж. Девушка смотрела на него с удивлением. Жемчужины были еще лучше, чем в тот день когда их выловили в Аравийском море.
Экспертизу делал на улице де ля Пэ крупный ювелир, очень известный в квартале. Он затратил на изучение жемчужин целый час, смотрел их эндоскопом, под микроскопом и даже предложил Рпмуальду купить их у него: они были такие великолепные, такие редкие!
После чего Ромуальд, с портфелем подмышкой, где лежало его сокровище, встретился с Ирен в маленьком баре на улице Руайяль.
Она провела все это время в магазинах, даже заблудилась в Прентан![3] Ромуальд сказал ей, что под действием морской воды шелковая нить истерлась и надо было ее заменить. Девушка даже не удивилась, что бусинки вдруг поменяли цвет, с грязно-серого до нежно-розового, находя это вполне естественным.
Они сняли номер в гостинице на улице Жанны д'Арк, в очень спокойном месте. Ромуальд надел ей на шею чудо из чудес. Само собой разумеется, ювелиру он ни слова не сказал о таинственной болезни жемчуга и чудесном его воскрешении.
– Что будем делать дальше, мой ягненочек? – спросила Ирен. – У тебя остались деньги?
Он неуверенно дотронулся до ожерелья. Другой рукой он в задумчивости мял свой вялый подбородок и чувствовал себя отвратительно.
– Эти жемчужины стоят десятки и десятки миллионов, моя птичка. Мы могли бы… Мы можем…
Пастушка нахмурилась, лицо ее выражало недоверие:
– Можем что, например?
– Ну… Я…
– Я слушаю тебя, Рэмуальд, давай говори…
– Нет, я не могу, оно так тебе идет, так идет…
– Я думаю что неплохо нам было бы пожениться, – сказала Ирен, сев на край кровати и начиная раздеваться. Она снимала чулок заученным жестом, нарочито медленно, как будто чистила персик.
– Давай поженимся, – сказала она, – так велико было ее желание бросить Ромуальда. – Тогда это колье будет моим раз и навсегда. А то ты без конца даешь мне понять, что оно мое только наполовину, как-то временно… Это так раздражает… Если я… Если бы я вдруг ушла от тебя… ты, что… ты бы у меня его отобрал?
– Ты что, уже хочешь от меня уйти? – взорвался он.
– Ну, что ты, я шучу, мой козленочек, но…
– Коночно, – сказал он сухо. – Ты что же, воображаешь, что я тебе оставлю это состояние, если ты меня бросишь и уйдешь к другому?
– Давай вернемся в Кьефран и поженимся там. Я попрошу младшего Фроссинета быть моим свидетелем, чтобы он лопнул от ревности.
– А отец?
– А что отец? Отец нас поженит, он ведь мэр! С досады он разозлится, будет пускать слюни, как новорожденный теленок. Поедем прямо сегодня, дорогой… Мне так хочется стать поскорее мадам Мюзарден де Фальгонкуль.
– Подожди, моя прелесть. Мы сделаем не так. Мы уедем послезавтра, мне надо повидаться кое с кем в Париже. И послушай, сними это ожерелье, ему и в сумке неплохо. Напрасно ты разгуливаешь в нем по Парижу, вчера в метро на тебя все смотрели. Ведь украсть его можно в один момент. А мне эти жемчужины не легко достались, ты знаешь.
Он попытался снять с нее ожерелье, но она накрыла руку Ромуальда своей, его рука скользнула пониже ее спины, тогда она выгнулась, чтобы его дрожащие пальцы могли ощутить в полной мере ее крепкий и свежий крестьянский зад.
– Мы возвращается в Кьефран и празднуем свадьбу, обещаешь? – сказала она.
Чтобы провести полноценную ночь любви, он обещал, хотя перспектива основать семейный очаг в родных местах не приводила его в восторг. Его враги вполне могли вернуться и опять рыскать вокруг леса Грет, а ему совсем не хотелось снова скрываться на заводе своего кузена. Кивая головой, он соглашался со всем, как вдруг его глаза округлились, и в них загорелся безумный блеск. Жемчужины опять потускнели и помертвели, мелкие отвратительные черноватые, сероватые и зелоноватые точки появились на их поверхности, словно мушки поднятые грозой. Фосфоресцирующий блеск жемчуга исчезал на глазах. Ошибки быть не могло: колье опять теряло свою ценность.
2
Точная цена этого ожерелья не имеет никакого значения: оно стоит очень-очень дорого. Поэтому не будем удивляться, что на одной странице оно стоит три миллиарда, на другой – полмиллиарда. Так что к этому вопросу мы больше возвращаться не будем.