Тишка за девятый класс учебника по истории даже в руках не держал (вот если б Славкин, за пятый!) и, есть там что-нибудь об Олонце и Кеми, судить не брался. Наверно, есть, поскольку председатель колхоза колол им этим глаза.
— Надо было у Зиновия Васильевича спросить, — бесхитростно решил Тишка.
Алик воздел руки к потолку:
— Да ты что? Ты нас за олухов царя небесного принимаешь?
Опять Тишка не угодил. Думал, Алик с ним согласится. Чего же проще-то было спросить у Зиновия Васильевича про Кемь, он её знает — и не надо было бы на Митьку напраслину возводить… Жили бы в мире.
— Тихон, ну скажи мне: зачем нас учат? — подступил Алик к Тишке, и Тишка уже не рад был, что вспомнил про председателя. — Не для того ведь, чтобы в одно ухо влетало, а в другое через пять минут вылетало?.. Не для того?
— Не для того, — уныло согласился с ним Тишка.
— Вот именно, не для того, — подтвердил Алик. — Мог же он меня наставить на истинный путь? Мол, Альберт, я по истории смотрел: есть река Кемь в Карелии, не о ней ли в журнале речь? Проверили бы…
«Ага, тебя наставишь на истинный путь, — подумал Тишка. — Ты и слушать никого не хотел, летал, как сокол…»
— А он ни единого слова, — изводил себя Алик. — Из-за него время ухлопали.
— Да ладно, Альберт, теперь уж чего, — подсунул ему примиряющую мысль Тишка, и Алик ухватился за неё:
— Да, действительно, теперь уж чего…
Видно, и самому надоел свой нудёж. А то до того разошёлся, что у Митьки будто и имя забыл: всё «он» да «он»…
Тишка, нащупав ниточку, за которую можно тянуть, выставил ещё один козырь:
— Сходили, хоть в чистой воде покупались, — и метнул на Алика осторожный взгляд. — А то после Берёзовки-то кожа чешется…
— Действительно, — согласился Алик, но Тишка не понял, с чем он согласился — с тем ли, что хорошо было купаться в Керети, или с тем, что после Берёзовки чешется кожа.
Перед открытым окном промелькнули Славкины, в цыпках, ноги.
— Тишка, куда тебя леший унёс? — надрывал Славка свои голосовые связки.
Алик, услышав его крик, встрепенулся:
— О-о, Вячеслав… — и подскочил к подоконнику, но Славка уже завернул за угол.
— Ти-и-шка! Коровы нет дома — иди искать! — прилетел оттуда его расстроенный зов.
Тишку заботной силой подняло с табуретки и вынесло на улицу. Славка стоял у крыльца и крутил босой пяткой в земле углубление.
— Тишка-а! Коровы нет! — истошно кричал он, не глядя по сторонам и не видя Тишки, но зная, видимо, что он где-то здесь.
— Ну чего орёшь-то? Чего орёшь? — успокоил его Тишка. — Сейчас найду.
Он выбежал за угол, а корова тут как тут, у канавы, и щиплет траву.
Ну, братец, и слепой же ты…
Тишка погнал корову домой, а Алик, высунувшись из окна до пояса, уже возбуждённо махал рукой:
— Вячеслав, заходи! Идея есть!
Славку долго упрашивать было не надо, тут же юркнул под сельсоветское крыльцо.
Зиновий Васильевич, вернувшись с Керети, первым делом направился к силосной яме. Всё-таки тревога грызла его: не выдохлись ли с непривычки помощники? Ему хорошо было известно: ладится только та работа, в которую люди втянулись. Уж тогда её сделают, как бы тяжела она ни была.
Силосование, как и всякое страдное дело, идёт на измоте сил, и человек может на нём надорваться. Надорваться не столько физически, сколько морально — устать от однообразия, от конвейерности труда. Конечно, у ребят была опытная мать-наставница: лучше Павлы Ивановны вряд ли кто сумел бы организовать работу — приободрить, когда кто-то отчаялся; похвалить, когда силы у человека кончились; увлечь, когда кому-то стало неинтересно. Но Павла Ивановна и сама не железная — ей ведь не тридцать годков. Её-то кто утешит, когда она выдохнется, когда, изнемогая, признается: «Всё, ребята, никаких сил не осталось…»
Зиновий Васильевич выбежал по тропке на взгорок — а у ямы праздник. Павла Ивановна, как молодая, руки взняла над головой и, похоже, пляшет.
Яма-то (вторая яма!) почти полна осоки. Даже Никола не скрыт срубом, а виден весь до колен. Павла Ивановна, огрузая в траве, и в самом деле притоптывала.
— А ещё такая частушка есть, — вспоминала она и опять вздымала руки над головой: