Председатель покосился, куда бы присесть.
Вы, мужики, какие-то негостеприимные, будто и не полежаевские вовсе, — сказал он. — А ведь в ногах правды нет… Надо бы отдохнуть…
— Так идите к костру, — предложил Тишка.
Костёр уже не дымил, и, только когда на него накатывалась от реки волна воздуха, обмохнатившиеся белым пеплом угли наливались краснотой и обрастали жёлтыми язычками готового тут же потухнуть пламени.
Тишка побежал подкладывать в огонь дрова и уже из-под обрыва, снизу, увидел, что председатель, как и вчера утром, хромает. Он за повод привязал лошадь к кустам и, припадая на правую ногу, спустился к реке.
Алик уединённо прошёлся над обрывом по берегу, жуя обрывок зачерствевшего мятлика. «Переживает», — догадался Тишка. Ещё бы, всё разом рухнуло. Открывалась такая заманчивая перспектива — обогатить колхоз, а кончилось неизвестно и чем. Перед ребятами-то ему неудобно: не узнав броду, сунулся в воду. Хотел умнее всех быть. А Митька, выходит, прав: надо было поспрашивать стариков и старух, они бы сказали. А теперь Алика ребята могут и на смех поднять: золотодобытчик, скажут, идёт… Нет, книжкам верь, да читай в них всё по порядку, а не перескакивай на то, что тебе нравится. Ах, река Кереть… Ах, Кемский уезд… А про Шенкурск-то почему забыли?
Алик спустился с обрыва, но к председателю не пошёл, а стал, брызгаясь голыми ступнями, ходить по отмели.
Председатель пристроился у костра, вытянув на песке ноги, обутые в кирзовые сапоги. На сапогах, как и вчера, налипла трава — ничего не поделаешь, сенокос. В жатву вот эти же кирзачи будут в полове и ости. Председатель вроде бы собирался переобуться, но усталость разморила его, и он повалился на спину, разбросав в стороны натруженные за день ноги.
Славик с Митькой, похоже, объявили ему забастовку, уселись прямо в траве, наверху. Митька-то понятно: уже, наверно, представил дорогу домой — через чащобу и буреломник, через бугристый кочкарник, через вязкие, пропитанные неиспаряемой лесной водой хляби, которые можно преодолеть только в объезд, через ещё более страшную непролазуху.
Славке, тому горюниться вроде бы не с чего, налегке побежит. А Митька с коляской. И Никола, заметно умеривший прыть, всё чаще куксился — в домашних условиях наверняка уже посапывал бы, как говорится, в обе дырочки. Митька невесело посматривал на брата и не знал, по-видимому, что предпринять — убаюкать Николу (пускай перед дорогой поспит) или, наоборот, взбодрить, умыв холодной речной водой.
Никола, разомлевший от жары и усталости, потянулся всё же не к брату, а за председателем и не удержался на спуске, оступился и полетел вниз кубарем, мелькая зазеленившимися от травы пятками.
Митьку словно ветром сдуло с обрыва. Он перехватил брата, отпилышем катившегося к реке, почти у самой воды, поднял его на руки. Никола с испуга стал краснее вареной свеклы, но бодрился, не показывал виду, что ему было страшно.
— Ой, Александр Македонский, где-нибудь сломишь голову, — прижимая брата к себе, журил его Митька.
— Ну и что? — кривлялся Никола, чувствуя, что все таращатся на него. — И без головы можно жить…
Председатель, тоже быстро вскочивший, придирчиво осмотрел Николу, нет ли на нём синяков и ссадин, и спросил:
— А где это ты видел, что без головы живут?
— У Мити в книжке. Там всадник без головы ездит.
— Это, Никола, только в книжке бывает, а в жизни голову надо беречь, — сказал председатель серьёзным голосом. — Вот ты видел: я ехал на лошади, всадником тоже был, я же с головой ехал.
Никола выскользнул у брата из рук и снизу пристально посмотрел на председателя:
— A-а, так вы в красной рубахе…
— Ну и что? — удивился председатель.
Никола обратился за помощью к брату:
— Митя, а правда, если в красной рубахе, то командир?
— Правда, — подтвердил Митька, улыбаясь.
Председателю понравилось, что Никола назвал его командиром. А он и в самом деле ведь командир, целым колхозом командует.
— Вот что, товарищи бойцы, — вдруг сказал председатель. — Я смотрю, нам с вами рассиживаться нельзя.
Ох уж эта логика взрослых! Зиновий Васильевич то зазывал всех к костру, а то, не успев присесть и переобуться, заторопил домой.
— Но вы о жемчуге не сказали, — напомнил председателю Тишка. — Где к нему не ложный-то след?
— Не ложный, — повторил председатель, собираясь уже дать ответ, но Алик насмешливо вклинился в разговор.
— Тихон, ты неужели не догадался? — спросил он.
Тишка недоумевающе уставился на него:
— Не-е-т.
— Да Зиновий же Васильевич скажет тебе: «В труде, Тихон. Только труд приведёт к счастью».
Председатель побагровел, и Тишка заметил, как у него заходили на скулах желваки.
— А разве не так? — спросил он задиристо. — Именно об этом я и хотел сказать. Ты думаешь по-другому? Выскажись, мне интересно.
Алик, на удивление, не растерялся, заложил руки за спину:
— Ну зачем на каждом-то шагу нравоучения читать? В школе их читают, дома читают, да ещё и в лесу, у костра, читают… Мы ведь не маленькие — и без нравоучений можем понять, что и к чему…
Председатель опешил.
— Ну, если ты за нравоучения принимаешь правду, то я буду молчать, — притихшим голосом проговорил он. — Но ведь и в самом деле, мужики, не в жемчуге счастье…
— В молоке и мясе, — ехидно подсказал ему Алик.
— Да. А разве не так? — встрепенулся председатель.
— Но мы же не ради только молока и мяса живём…
— А разве я говорил, что только?
— Ну в общем-то, к этому утверждению шло.
— Обидно, если ты меня только так понял… — Председатель сожалеюще покачал головой. — Молоко ли, мясо ли, жемчуг ли ваш — ничто без пота ведь не даётся… Вот мы тут рассуждали о жемчуголове средней руки, который за лето зарабатывал по двести рублей… Так разве эти двести рублей для него с луны свалились? Он же целое лето пахал реку Кереть, как вол… И комбайнера нашего возьми — ему, что ли, даром деньги даются?
— Да не о том вы всё! — взмолился Алик, останавливая председателя. — Не о том!
— Да нет, дорогой, и о том… Для души, хочешь сказать, мало молока и мяса, мало хлеба… Не хлебом единым, скажешь, жив человек… Я не спорю… Но без хлеба — голодный-то! — и красоты не заметишь, без хлеба — голодный-то! — и о душе забудешь… Так вот с этой отправной точки и давай будем смотреть на жемчуг.
Алик не нашёлся чем ему возразить. Было ясно, что верх в споре оказался опять за председателем. Притихшие, смотрели на Зиновия Васильевича Митька со Славкой.
— А что, мужики, разве не так? — спросил их председатель.
Никола, взбодрённый падением с кручи, оживлённо поинтересовался:
— А мне своего земчуга дадите?
— Дадим, — пообещал ему Славка шёпотом. — Догоним да ещё поддадим.
Никола, обидевшись, показал ему язык.
Зиновий Васильевич приехал на Кереть смотреть дорогу. О прямушке, проложенной через лес, лучше было забыть и думать. По ней не то что на тракторе, а и на конной телеге соваться бессмысленно. Задумка же была у Зиновия Васильевича такая, чтоб, разведав проезд, переправить на Кереть (хотя б в разобранном виде) косилку — на той самой тракторной тележке, на которой ягодники отваживались ринуться в лес за брусникой. Упакованную-то в ящики, обложенную соломой, косилку не растрясёшь на колдобинах. Потом, конечно, на сборку придётся потратить с полсуток, но тут уж математика строгая: день потерял, а десять выиграл.
Зиновий Васильевич всё же начал разведку с прямушки, но уже на первой лесной тропе убедился, что надёжного пути здесь нет, и свернул на хуторскую дорогу. Она была тоже не гладкая, в ямах да вымоинах, но ягодники-то её одолевали ретиво, почему бы и косарям не одолеть. До Межакова хутора, за которым простирались брусничники, проезд всё-таки гарантирован. А вот как оно дальше, надо было проверить.