Внимание мое привлекла женщина — очень красивая, высокая, с волосами черными, как уголь. Вопреки правилам, женщина была одета по-мужски — в приталенную безрукавку, белоснежную рубашку и мешковатые штаны. Сапоги у нее были щеголеватые — из черной кожи, начищенные до блеска. Я смотрела на нее с завистью и восхищением — сама я даже при вольной жизни у отца ни разу не осмелилась надеть мужскую одежду, хотя очень хотелось прокатиться в мужском седле.
Женщина о чем-то разговаривала с торговкой травами, а потом протянула ей увесистый кошелек. Торговка схватила кошелек, и он исчез в ворохе трав, будто канул в воду. Переворошив пучки свежей зелени, торговка ловко, как площадный фокусник, достала пучок сухих былинок и протянула женщине в мужском костюме. И теперь уже женщина с ловкостью фокусника спрятала траву в поясной кошелек и пошла вниз по улице неторопливой, гибкой походкой.
Я смотрела женщине вслед, пока не примчался дядя. Он выглядел таким испуганным, словно за ним гналась стая драконов.
— Все претендентки уже приехали, — сказал он, вытирая пот со лба, — оставим вещи здесь, а сами пойдем во дворец. Не хочу быть последним!
Я ничего не имела против, и мы отправились в сопровождении двух слуг засвидетельствовать свое почтение ди Амато. Сначала дядя хотел ехать верхом, но улочки в городе были такими узкими, что пришлось отказаться от этой затеи. Но меня это даже обрадовало. Я готова была часами бродить по этому чудесному городу, где из каждого окна доносился аромат кофе, а детвора уплетала апельсины, бросаясь друг в друга оранжевыми шкурками.
Мне страшно хотелось апельсинов, и кофе с корицей, и еще печенья, что продавала у фонтана дородная дама, облаченная в ярко-красное платье и чепец с оборками невероятного размера, которые трепетали, как паруса. Но дядя тащил меня за собой и бледнел все больше.
Дворец ди Амато располагался в центре города — на зеленом холме, поросшем оливами и апельсиновыми деревьями. Мы предъявили приглашение, и нас пропустили за ажурные металлические ворота. Слуги были наряжены в оранжевые и желтые ливреи, и сами походили на солнечные апельсины.
Дворец мог бы принадлежать королеве фей — белоснежный, с тонкими колоннами и треугольной крышей. Он казался легким, как облако, и розы пышно оплетали его, карабкаясь к балконным балюстрадам.
— Ваше имя? — спросил нас на входе мажордом. Сам он был в черном камзоле, но в петлице красовалась двухцветная лента — желтая с оранжевым, цвета дома ди Амато.
— Барон де Корн, — важно назвался дядя, — а это — моя дочь, Изабелла де Корн. Вот наше приглашение.
Он долго изучал послание, подписанное королем Рихардом, а потом с поклоном предложил мне и дяде следовать за ним.
Я и подумать не могла, что на свете существует такое великолепие. Словно во сне я рассматривала внутреннее убранство дворца — занавеси, легкие, как дуновение ветра, золотистую мозаику на стенах и полу, прекрасные античные статуи и вазы — на всем была печать прекрасного вкуса и баснословного богатства. Кем бы ни были драконы, в красоте они понимали толк, и это не могло меня не восхитить.
— Здесь чудесно, — сказала я вполголоса, но эхо подхватило мои слова, и дядя свирепо посмотрел, призывая к тишине.
Но мажордом оглянулся и кивнул мне через плечо:
— Юная леди права, — сказал он. — Замок в Анжере — настоящая жемчужина побережья.
Дядя осклабился, изображая улыбку, но едва мажордом отвернулся — улыбаться перестал и пошел дальше, втянув голову в плечи. Я даже посочувствовала ему, догадавшись, что он боится разоблачения. Но меня это не пугало. Красота этого места уничтожила все тревоги. Наверное, в этих краях люди только веселятся и радуются жизни, и никакие заботы и печали не омрачают этого веселья.
Зазевавшись, я не заметила, как навстречу нам появилась девица Божоле в сопровождении важного господина. Я увидела их только тогда, когда мы с девицей столкнулись в дверном проеме. Она уже успела переодеться, и теперь на ней было голубое платье, выгодно оттенявшее цвет глаз. Я наступила на подол этого прекрасного платья, и незабудки, приколотые к лифу, смялись.
— Простите… — я поспешно отступила и получила взгляд, полный самого великолепного бешенства.
— Смотрите, куда идете! — прошипел голубоглазый ангел в девичьей плоти, и тонкой белой ручкой сорвал смятый букетик. — Отец! Она нарочно толкнула меня.
— Прошу прощения, — извинилась я еще раз. — Все произошло лишь по моему невниманию, но без умысла.
Граф Божоле смерил меня взглядом, в то время как дядя раскланялся, рассыпавшись в извинениях по поводу моей неловкости. Извинения милостиво были приняты, и отец с дочерью удалились. Причем леди Анна сказала вполголоса, обращаясь к отцу: