Перед домом ждала повозка. Елена слышала, как, отмахиваясь от мух, бьет копытами лошадь. Мать присела напротив у стола и, подперев щеку рукой, принялась рассеянно листать модный журнал.
Когда судебный исполнитель, чтобы вынести из дому умывальник, широко распахнул обе половинки входной двери, улица, тощая кляча и зеваки на тротуаре, казалось, очутились совсем рядом; Елена с достоинством поднялась и ушла в свою комнату.
«Все началось с этой противной мисс Ричардс. Зачем мама раздает деньги, когда мы сами так нуждаемся? Ведь, в сущности, она отдала то, на что сама не имела права, — думала Елена. — Почему она не может быть благоразумной, почему так легкомысленна? Разве я могу кого-нибудь пригласить в этот дом?.. Даже стульев нет. Когда пришел Андре, дяде Попи пришлось сидеть на ящике. А теперь вся улица смотрит на наш позор. О! Как мне надоели эти унижения!»
Но вместе с обидой на мать в душе росло желание защитить ее, помочь ей.
«Я должна работать... Но как можно ей помочь? Ее ведь не переделаешь, она такой и останется до самой смерти...» — Елена с тоской глядела на стены, словно спрашивала у них, как ей быть, как избежать печальной участи своей матери.
Наконец, кряхтя и умышленно громко отдавая приказания, агент с помощью судебного исполнителя вытащил свою добычу на тротуар. Миссис Энрикес захлопнула дверь и, заперев ее, снова уселась на прежнее место у стола, подперев щеку рукой. С тех пор как ей исполнилось шестнадцать, с тех самых пор, когда она была еще молода и хороша собой, Аурелия Энрикес знала лишь свои четыре стены и шитье. Обманутая, избитая, оплеванная, а потом и вовсе брошенная на произвол судьбы, она трудилась не покладая рук и была похожа на муравья, попавшего в стеклянную банку, — он тщетно пытается выбраться из нее по гладким, скользким стенкам.
Долго сидела Аурелия у стола, бесцельно перелистывая журнал и изредка громко сморкаясь. Наконец она поднялась, и вот снова ее ножницы громко застучали по столу, разрезая материю. Из своей комнатки вышла Елена и стала советоваться с матерью, как ей лучше приметать воротничок, а потом смущенным и взволнованным голосом стала рассказывать, какой чудесный костюмчик она видела третьего дня: «Если бы ты только видела, мама!» — то и дело восклицала она, описывая фасон с такой точностью, на которую способны лишь девушки, выросшие в бедности.
В половине седьмого, когда стемнело, миссис Энрикес вышла во двор принять душ. Она не могла сделать этого раньше, так как душевая была без крыши и ее могли увидеть мальчишки, лазившие по манговым деревьям. Когда, пахнущая мылом, она вернулась в дом, звезды уже густо усыпали небо. Из кухни доносился аппетитный запах какао: Елена готовила ужин. Миссис Энрикес подвинула ящик и уселась у дверей кухни. Вскоре к ней присоединилась Елена.
— Сколько звезд сегодня на небе! — воскликнула миссис Энрикес и, устав вытирать полотенцем свои жесткие черные как смоль волосы, загляделась на небо.
— Эрика рассказывала, какие лунные ночи были на острове Гренада[4], когда она проводила там свой медовый месяц. Ты ведь знаешь, какая она сентиментальная! — Последнюю фразу Елена произнесла только для того, чтобы доставить удовольствие матери, которая недолюбливала Эрику.
— Да, я слышала, что остров Гренада очень красив.
— Ах, как бы мне хотелось пожить там хоть две недели!
— Две недели! Дорогая, да что такое две недели! Чтобы отдохнуть, мне нужно по крайней мере два месяца. За эти семнадцать лет я не знала ни праздников, ни отдыха. Разве только, когда болезнь укладывала меня в постель, но, слава богу, и это случалось не часто. Мне хочется куда-нибудь к морю. Боже, как иногда хочется увидеть море! Но какой смысл ехать на отдых в Майаро? Там всегда полно знакомых, и обязательно кто-нибудь на тебя в обиде за то, что ты не приглашаешь его в гости. Нет, лучше совсем уехать с Тринидада куда-нибудь, ну, хотя бы на Гренаду.
— Вот, если разбогатеем... — сказала Елена.
— Э, да ты не очень хочешь ехать, если так говоришь, — миссис Энрикес нагнула голову так, что волосы совсем закрыли ей лицо, и снова принялась вытирать их. — Как только я отдам последний взнос в кассу «су-су», я тут же попрошусь в кассу мисс Уортон. Хоть это и десять долларов в месяц, зато двести, когда придет твой черед получать ссуду... Мне вполне хватило бы этой суммы, — продолжала она уже почти про себя. — Я уплатила бы за два месяца за квартиру, расплатилась бы с мелкими долгами, а потом поехала бы на Гренаду, имея в кармане чистых сто пятьдесят долларов, и провела бы там целых шесть недель в свое удовольствие.