Их детдом «Радуга», как позже понял уже взрослый Разумовский, не был уж самым плохим, в разрухе и диком карнавале девяностых. Потолки текли, тараканы ходили маршем, никогда не работала никакая электроника сложнее магнитофона, были драки в туалете и подзатыльники, но голодными, нелечеными и забитыми они не были. И даже иногда ходили на экскурсии. Но тяжесть и серость постоянной борьбы за выживание всё равно надламывали бледных, нервных, срывающихся на крик взрослых и никому не нужных детей, которые то играли и читали, то стекленели, вспоминая потерянное навсегда, то вдруг зверели, как волчата. Тем драгоценней были крупицы чего-то хорошего: природа, новая книжка, прогулка в новое место, красивая коробочка от карандашей или конфет. Сергей всегда ненавидел фразу про «Можно и очень бедно жить, в землянке, но чисто и возвышенно» и считал, что дрянное и разваливающееся бытье портит и душу.
И больше всего ценился в сырой и грызущей жизни хороший и созидательный человек! Надежда Петровна была такой, «Вэнди» в толпе беспризорников. Ей было лет 25. Она носила под халатом лосины в радужный горох, ободок на длинные светлые волосы, слушала группу «На-На», солнечный взгляд ее голубых глаз утешал, а бойкий голос быстро сбивал воспитанников в стайку. Она придумывала игры и хорошо рассказывала. Маленький Сережа считал её очень красивой. Нет, он не клал ей в карман валентинок, не рисовал портреты, но любил, как и другие дети, покрутиться рядом и всегда слушался.
Пока она не исчезла темным ноябрем. Детям ничего не сказали, но сплетни разносились по детдому, от директрисы к дворнику и детям и обратно, просто мгновенно. Надежду Петровну сбила машина…
Рыдающего на ветру, носом в дерево, Сережу еле нашел перед самым отбоем Олежек и, сам мрачно хлюпая носом, потащил обратно.
Миллионер Разумовский вдруг понял, что стоит у своего панорамного окна на Петербург, тоже уткнувшись в стекло носом. «Кстати, нужно дозвониться до этого Лоуренса Сирийского, месяц уже не слышно. Пещеру Али-Бабы нашел?» - подумал Сергей, не отводя взгляда от затапливавших город сумерек.
Много лет спустя, затеяв реконструкцию «Радуги», Сергей решил найти и позвать обратно хороших работников и педагогов, кого помнил. Так он нашел трудовика Бориса Семеновича и на его тесной кухоньке в Купчино узнал, что именно случилось.
«Да видел я, как её машина сбила. Издалека. Она шла по улице, а к ней – джип тонированный. Оттуда братки пьяные. Смеются, за руки хватают. Она прочь, они за ней поехали. Наденька же хорошенькая была, они как за зверем за ней погнались. Остановились, двое выскочили, потянули. Она одного сумкой ударила в глаз, побежала. Они было отстали, а потом как прыгнут в джип, как дадут по газам…Только тельце в воздухе дернулось. А они прямо по ней проехали и скрылись».
Трудовик разразился матерной тирадой, но Сергей молча смотрел в обшарпанный линолеум. Он не спрашивал, почему никто не пытался помочь девушке. Он уже насмотрелся на этих добрых, душевных Семенычей, абсолютно пассивных и запуганных, и ничего не ждал. Даже во взгляде «дяди Бори» на своего бывшего сопливого воспитанника мелькали страх и недоверие, из-за его шмоток от Армани и айфона.
Надежда погибла под бандитскими колесами. Воображение художника мигом воссоздало Сергею, как ударилось об асфальт ее тело, как разметались волосы, он живьем слышал под колесами хруст её костей.
Быстро утерев слезы, Сергей водил взглядом по городу под ним, крутя головой, как хищная птица в поисках добычи. Где сейчас эти братки, убившие добрую девушку? На каком весомом посту? Где все заведующие другим детдомом, где после пожара, в подвале, обнаружили видеостудию? Они и их покупатели не были масонами, рептилоидами, пришельцами из ада. О, кое-кого Разумовский уже смог найти…
Сергей положил ладони на стекло, растопырил пальцы и стиснул его, будто хотел смять весь город с его грехами, как грязный акварельный лист.
Стемнело. Мягкий верхний свет зажегся автоматически, но Сергею вдруг показалось, что высокая тень в углу исчезла не сразу. Он резко повернулся в ту сторону, зажмурился, открыл глаза…Показалось.
«Всем нужна надежда. И справедливость», - грустно подумал парень, потирая запястья. Он снова сходил к автоматам, налил себе какао и вернулся к окну. Вдруг, в небе быстро разошлись облака, наверное, подул новый ветер. И из-за облаков вынырнула полная Луна. Она светилась голубым светом, и эти лучи словно мягко остудили ярость в душе Разумовского. Пейзаж с плывущей над заливом Луной, похожей на гигантскую жемчужину, был очень красив, черты лица Сергея разгладились. Он вздохнул и вернулся к своему произведению.
Снова взяв в руки голову Марго, Разумовский погладил её по волосам и повернул к лунному свету. В голубом блеске зрачки в глазах будто готовы были пошевелиться. Надо было ещё создать для неё голос, и Сергей уже понимал, каким он будет. Хотя в последний момент сделает голос повыше.
На душе было светло и странно пусто. А это значит, что он закончил свое творение. Сергей повернулся к Венере на картине и показал ей скульптурку.
«Марго», - будто представил он её богине, а потом, поддавшись порыву, поцеловал в гипсовый лоб.
Луна сияла жемчугом.
Два года спустя. Психбольница.
Сегодня его не привязали на ночь к кровати. Но лучше не было. От лекарства тошнило, собственный язык был горьким, ноги дергались и не слушались, в голове болели пустоты. Сергей рывком перевернулся на живот и вцепился в подушку, потому что палата ходила ходуном, и он боялся упасть. Он терся лицом о наволочку, пока глаза и щеки не заболели. Сзади что-то задело стену, и Сергей зажмурился, заткнул пальцами уши, захрипел:
- Уходи!
Шум крыльев.
- Убирайся! – сказал и закашлялся слюной.
И всё стихло. Сергей открыл уши, чуть выпрямился, но всё равно трясся. Вот сейчас кожу на спине сожмет когтистая ладонь, и вкрадчивый голос будет изводить его душу.
И ладонь легла. Мягкая, округлая. Легла, погладила. Что-то взмахнуло в воздухе. А голос… Другой. Откуда здесь голосовой помощник?
- Сергей? Серёжа…
Он не смел повернуться, а рука снова погладила его. Телу стало легче.
Разумовский не выдержал и чуть приоткрыл правый глаз.
У его лица переливались золотисто-голубым светом прозрачные светлые крылья.