Только на третий день, когда рассвет тронул черные занавески, она положила мраморно-белую руку, хрупкую и прозрачную, как фарфор, на одеяло и тихо вышла. Больше она туда не возвращалась. Зайдя в свою комнату, Валентина открыла ящик стола и порвала свой список.
Громкая тревожная музыка будоражила душу Йенса. Аккорды гремели, руки Валентины поднимались и падали на клавиши подобно надломленным крыльям птицы. Музыка заполнила каждый уголок комнаты, звучала то нарастающими крещендо, то пронзительно-нежными пассажами, от которых сердце Йенса сжималось и на глаза наворачивались слезы.
Он сидел рядом с Валентиной час за часом, глядя, как вздрагивает ее тело, прислушиваясь к каждому крику, так и не сорвавшемуся с ее уст. Она играла так, словно музыка, как стремительный прилив, могла заполнить каждую ее клеточку, поглотить вены, кости и разум, не оставив места для печали и боли. А когда он поднялся с кресла, подошел к ней сзади и заключил в объятия, она так прижалась к нему, что руки ее уже не могли играть. Они помолчали немного, качаясь из стороны в сторону — бессмысленные, горестные движения, — а потом она задрожала всем телом, сильно, пока внутри у нее что-то не щелкнуло, а после развернулась и крепко обняла его.
37
Время как будто остановилось. Аркин чувствовал затишье, словно Петербург задержал дыхание. Он стал вдвойне осторожен: никогда не задерживался на одном месте надолго, постоянно переезжал, нигде не пускал корни и даже не оставлял тени. И все же он не мог себя заставить отдалиться от Ивановых. Эта семья манила его, как лето манит ласточек.
Он следил за ними, как они уходили из дому и возвращались. Мать, высокая и прямая, в траурном одеянии, рядом с ней дочь, тоже в черном. Вот только лицо младшей Ивановой не было скорбным. Пружинящей настороженной походкой она подошла к карете, быстро села в нее и со злостью захлопнула дверь. Сам он держался в стороне и оставался невидимым, но глаза его не оставляли Валентину, и он снова услышал ее слова: «Неужели в вас не осталось ничего человеческого?» Как же она не поняла? Революционер обрывает все нити, связывающие его с обществом и моральными устоями, поскольку только исключение этих ценностей может привести к глобальным переменам. Старый строй должен быть разрушен, и она на пару со своей матерью была частью этого строя.
Так почему же он не мог уничтожить их?
Кареты и автомобили подъезжали к дому, с соболезнованиями приходили друзья семьи и молодые девушки, как он решил, подруги по школе. Похороны показались ему отвратительными. Длинная вереница карет, убранных черным крепом, лошади с черными султанами, траурные платья, на пошив которых пошли, наверное, все городские запасы черного шелка, гагатовые украшения. Если у министра не нашлось денег заплатить выкуп за дочерей, где он раздобыл золото на все это великолепие? Взял очередной кредит в банке? Если обычные рабочие мужчины и женщины жили в подвалах да сараях, богатые умирали во дворцах. Аркин сплюнул на землю рядом с церковью. Смерть им всем!
И все же ноги его отказывались идти. В отличие от разума, они были терпеливы, и, стоя у стены в тени Казанского собора, он проклинал судьбу за то, что она свела его с Ивановыми. Из массивных дверей собора первым вышел отец, но Аркин на него почти не обратил внимания. Этот человек был из тех, кто призывает вешать революционеров на фонарных столбах в назидание остальным. День его расплаты еще впереди.
Рядом стояла его жена. Черная вуаль на поникшей голове скрывала ее лицо. У Аркина возникло желание сорвать ее и заглянуть этой женщине в глаза, узнать, что у нее на душе. Она двигалась медленно, как будто каждое движение ей давалось с трудом, но идущая за ней дочь голову не клонила и глаза не опускала. Едва выйдя на осенний свет, она вытянула шею и стала внимательно всматриваться в толпу, собравшуюся у собора поглазеть. Ее глаза так и рыскали по незнакомым лицам, она явно кого-то искала. Аркин отступил глубже в тень.
Он знал, что она высматривала его.
Аркин находился в потайной комнате, когда Валентина снова пришла в церковь к отцу Морозову. То был крошечный чуланчик за стенной панелью в подвальном помещении, и, как только Аркин услышал наверху лестницы ее и священника, он тут же скрылся.
— Как видите, дорогая, все, как я и сказал. Его здесь нет, — послышался ласковый голос отца Морозова.
Наступила долгая тишина, и Аркин услышал за стенкой медленные шаги Валентины. Иногда они останавливались, и он представлял, как она прислушивается, принюхивается, надеясь почувствовать его запах.