Ее голубые глаза засверкали от удовольствия.
— Я знаю. Не волнуйся обо мне. — Ее элегантное платье было испачкано грязью, один рукав разорван. — Я хочу посмотреть на тебя последний раз, — спокойно произнесла она.
И тогда он поднял руку и провел пальцами по ее бледной щеке. Она наклонила голову и прижалась к его ладони.
— Будь осторожен, Виктор. Сейчас такое опасное время, и я хочу, чтобы с тобой… — Она сглотнула и чуть повернула голову, чтобы поцеловать его пальцы. — Ничего не случилось. Я ненавижу идеи, за которые ты стоишь, я ненавижу то, что вы, большевики, делаете с моей страной. — Она подняла голову. — Но я не могу ненавидеть тебя.
— Елизавета, я сделаю все, что в моих силах, чтобы повлиять на трибунал, но…
— Нет, Виктор, ничего не делай ради меня, я прошу. — Она говорила медленно и вдумчиво, как будто боялась, что он может не уловить истинного смысла ее слов. — Несколько последних лет я жила по-настоящему. Жила и любила. Мне этого достаточно. Благодаря тебе я познала счастье, которого и представить себе не могла. Спасибо.
Он горько улыбнулся, не пытаясь скрыть боли, которая пронзила его сердце в эту секунду.
— Спасибо, — эхом отозвался он.
— Храни тебя Господь, — негромко произнесла она и пошла к двери.
Когда Валентина вернулась домой, Лида сидела на коленках наверху лестницы и бросала в двух оборванных мальчишек в прихожей изюминки. Валентина не стала бранить дочку, а взяла ее за руку, завела в комнату и присела перед ней, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
— Лида, я должна встретиться с одним человеком, и я хочу, чтобы ты пошла со мной.
— Это папа?
— Нет, доченька. Но не расстраивайся. Если мы все сделаем правильно, то скоро увидим папу.
— Ты каждый день так говоришь.
— Сегодня это правда.
Она одела дочку и сама оделась в простое платье и пальто, никаких оборок или мехов. Лидины огненные кудри она спрятала под коричневый платок, а сверху надела шапку.
— Сегодня ты должна выглядеть, как дочь рабочего.
Закончив переодевание, они подошли к зеркалу.
— Мам, а ты красивая. А я — уродина.
Валентина обняла Лиду и поцеловала в лоб.
— Ангелочек, ты самая красивая девочка на свете. А теперь послушай. Я хочу, чтобы ты кое-что запомнила и, когда будет нужно, сказала.
— Я думала, вы умерли, — сказала Валентина.
Зайдя в кабинет товарища Ерикова, она остановилась и стала рассматривать лицо Аркина, его серую форму, увидела недавно появившееся высокомерие в его глазах и в тысячный раз пожалела, что тогда на Пистолетной горке воткнула скальпель ему в бок, а не в горло.
— Я думала, у вас начнется гангрена, — добавила она.
— Меня не так-то просто убить. — Взгляд его был обращен не на нее, а на ребенка.
— Виктор, это ваша дочь, Лида.
Лицо Аркина осталось непроницаемым. Он даже не улыбнулся девочке.
Валентину охватила дрожь, когда она отпустила маленькую руку дочери и Лида храбро подбежала к столу. Девочка остановилась, как гном, перед возвышавшейся за столом фигурой, и у Валентины сжалось сердце.
— Добрый день, папа.
На горле Аркина запульсировала жилка. Он неуверенно прикоснулся к маленькой детской голове.
— Откуда мне знать, что она моя?
— Я клянусь, что это так. За Йенса я выходила уже беременной. — Валентина про себя поблагодарила Господа, что Аркин не мог знать, когда родилась ее дочь.
Он опустил руку, но Лида продолжала смотреть на него во все глаза.
— Это ничего не значит, — произнес он механическим голосом. — Она может быть ребенком Фрииса.
— Нет. — Валентина отвернулась, изображая смущение. — Мы с Йенсом всегда следили, чтобы я не забеременела.
— Почему я должен этому верить?
— Это правда. Я клянусь жизнью ребенка. Посмотрите, у нее ваш рот. А подбородок! Точно такой же формы, как у вас. — На самом деле никакого сходства не было, но Валентина чувствовала, как Аркину хотелось, чтобы это было правдой.
— А волосы? — Его рука потянулась к шапке.
Валентина предупредила Лиду, что шапка должна все время оставаться у нее на голове. Девочка, не задумываясь, схватила руку мужчины, крепко прижалась к ней щекой. Она посмотрела на Аркина трогательным взглядом, который бывает только у детей.
Виктор не отдернул руку.
— У нее не мои глаза, — сказал он, внимательно разглядывая девочку. — Кстати, и не ваши.
— Глаза у нее исключительно свои. У Лиды много такого, исключительного.