— Прости меня, Джахангир, — шептала я, припав щекой могиле и чувствуя холодную толщу земли, разделявшую нас с сыном. — Прости, что плохо заботилась о тебе. Пусть теперь Аллах присмотрит за тобой.
Я поднялась на ноги и сделала глубокий вдох, слезы застилали мне глаза. Мы сели в машину и поехали домой. И тут я с удивлением поняла, что Гулалай-биби все еще думает о своей свекрови.
— Она превратила мою жизнь в кошмар, — снова заговорила она. — Я делала все для этой женщины. Готовила, убирала, стирала, заботилась о ее сыне, как ни одна другая жена не заботилась. Но ей было невозможно угодить. Что бы я ни сделала, она непременно находила к чему придраться. Не упускала случая, чтобы унизить меня.
Я слушала и впервые видела мать моего мужа совершенно с иной стороны. Впервые я почувствовала, что у нас есть нечто общее. Какая ирония — нас обеих обижали свекрови!
— Что с ней случилось? — спросила я.
— Что с ней случилось? То, что случается со всеми. Она умерла. — В голосе Гулалай-биби звучали одновременно сарказм и досада. — Однажды она почувствовала себя плохо и попросила помассировать ей стопы, как я часто делала. Я натирала маслом ее сухие пятки и массировала так долго, что думала, у меня пальцы отвалятся. На следующий день у нас в доме было полно народу. Шехр-ага — да упокоит Аллах его душу — пригласил тридцать человек гостей. Я готовила на кухне. Свекровь поднялась с постели и пришла, чтобы стоять у меня над душой, фыркать и критиковать каждое действие. Но выглядела она не очень хорошо. Лицо желтое, и лоб весь в капельках пота. И вдруг старуха захрипела, дернулась всем телом, покачнулась и вцепилась мне в плечо. А в следующее мгновение она уже лежала на полу. Падая, задела и перевернула миску с луком, который я нарезала, чтобы положить в рагу.
Я наблюдала за свекровью. Сузив глаза, она смотрела в окно машины, на пыльную дорогу и мелькавшие вдоль обочины редкие деревья. Она говорила так, словно не просто рассказывала мне свою историю, но заново переживала события прошлого. Похоже, о моем присутствии она и вовсе забыла.
— Мне пришлось побежать в гостиную и сообщить всем о ее смерти. О что это был за день! Но да, так она и умерла — ругая и проклиная меня до последнего вздоха. Такой уж она была — бессердечной, полной злобы и ненависти.
В иных обстоятельствах я, возможно, даже посочувствовала бы Гулалай-биби и сказала бы, что понимаю ее.
— Ты даже не представляешь, как тебе повезло, — добавила она, словно вспомнив, что я сижу рядом.
Это был мой единственный визит на могилу сына. Вряд ли Абдул Халик позволит мне еще раз побывать на кладбище. Да, откровенно говоря, я и сама не была уверена, хватит ли у меня сил вернуться туда еще раз. Поездка далась мне нелегко. Эту ночь и следующую я лежала, думая, не задохнется ли Джахангир там, под толщей земли. Шахназ, слыша мой плач через тонкие стены, возмущенно вздыхала — я мешала ей спать. А я все никак не могла перестать думать о моем мальчике.
Через два дня Бадрия снова подошла ко мне и спросила, хочу ли я поехать с ней в Кабул. К тому моменту я уже приняла решение, которое, думаю, тетя Шаима одобрила бы.
Я принялась складывать вещи. На сердце у меня было тяжело оттого, что я вновь покидаю сына.
Перед глазами стояло кладбище. Ряды могильных камней — некоторые совсем простые, другие украшены богатой резьбой. Одни старые, выцветшие, другие новые. Птицы смотрели нам вслед, пока мы шли по дорожке. Они наблюдали, как мы садимся в машину и уезжаем, а затем вспорхнули и разлетелись в разные стороны. Одна за другой.
Глава 63
РАХИМА
Сосредоточиться на работе на этот раз было непросто. Утреннее заседание уже заканчивалось, когда я вдруг осознала, что не помню ни слова из того, о чем говорили сменявшие друг друга ораторы. Мои мысли были далеко отсюда, я вспоминала, как последний раз купала Джахангира и как кормила его любимым лакомством — халвой.
Бадрия заметила мою рассеянность, но сегодня ее раздражение было смягчено сочувствием. Да она и сама большую часть времени не обращала внимания на дебаты. Усиленно делая вид, что читает разложенные перед ней бумаги, Бадрия исподтишка разглядывала людей в зале. Я понимала ее: для женщины, которая почти всю жизнь проводит запертой в четырех стенах, каждая парламентская сессия превращается в небольшой спектакль.
Ко мне Бадрия стала относиться заметно мягче, чем раньше. В принципе это мало что меняло, если не считать, что теперь я могла проводить гораздо больше времени с Хамидой и Суфией и меньше — с ней и нашими охранниками. Обе женщины были добры ко мне. Когда на прошлую сессию Бадрия приехала без меня, они настойчиво допытывались, не случилось ли что со мной. Бадрия сначала давала расплывчатые объяснения, но потом сдалась и рассказала все как есть.