— Твоим отцом? И что хорошего это принесло ему?! Одни несчастья. Он мог бы вести достойную жизнь. Мог бы иметь жену, которая смотрела бы за ним, рожала бы ему сыновей, которые продолжили бы его род и работали бы на его земле. Но ты сделала все, чтобы превратить его в отщепенца! Конечно, кому же охота иметь дело с таким чудовищем, как ты. Потому-то он и жил, отгородившись стеной от всего мира, сначала из-за твоей матери, а потом из-за тебя. Ты убила моего сына!
Старуха ударила Шекибу клюкой по голове.
— Говори, где мой сын?! Что ты с ним сделала?
— Он вместе с моей мамой, братьями и сестрой. Они теперь все вместе и ждут меня.
— Ждут тебя? Хм, возможно, Аллах решит ускорить вашу встречу! — прошипела старуха.
«Ах, если бы», — вздохнула Шекиба.
— Зармина! — завопила старуха. — Иди сюда, забери девчонку! Пусть работает по дому. Пора ей начать отрабатывать свой хлеб. Она навлекла проклятие на нашу семью, настало время ответить за все!
Зармина, жена старшего сына Шагул-биби, была рослая и сильная, как мул. И лицом тоже напоминала мула. Явившись на зов свекрови, Зармина вошла в комнату, вытирая руки замусоленной кухонной тряпкой.
— А-а-а, — протянула она, — самое время! Наконец-то мы перестанем спотыкаться о ее руки и ноги. Аллах не любит ленивых! Вставай и марш на кухню. Там куча работы.
Так начался новый период в жизни Шекибы — чистить, скрести, мыть, подметать. Ей было не привыкать к тяжелой работе, но в этом доме Шекибе поручали еще и самую грязную работу. Она безропотно выполняла ее. Всем было ясно: старуха задалась целью отомстить внучке за смерть сына. Сама же Шагул-биби принималась время от времени изображать убитую горем мать.
Иногда она устраивала нечто вроде похоронного плача с причитаниями и завыванием: «Он ушел таким молодым! Оставил свою несчастную мать скорбеть о сыне! О горе, горе нашей семье! Чем мы прогневили Аллаха?»
Невестки усаживались вокруг старухи посреди двора и начинали в один голос уговаривать ее быть сильной и довериться Аллаху, который отныне заботится о несчастном Исмаиле, раз уж его жена и дети не сумели сделать этого. Женщины всплескивали руками и умоляли свекровь подумать о себе, иначе они потеряют и ее, потому что горе сведет бедную мать в могилу раньше времени. Однако, несмотря на отчаянные крики, глаза Шагул-биби оставались абсолютно сухими, ни разу она не проронила ни единой слезинки, а ее причитания обрывались так же внезапно, как и начинались. Шекиба в это время тоже находилась во дворе, она продолжала выбивать ковер, даже не поворачивая головы в сторону кудахчущих женщин.
«Говорят, тебя называют Шола. Что с тобой случилось? Ты положила себе на лицо шола?» — вновь и вновь приставали к ней с ехидными вопросами двоюродные братья и сестры.
Шекиба обычно хранила молчание, пропуская мимо ушей глупую болтовню детей. Иногда вместо нее отвечали их матери.
«Она не слушалась маму и папу, и с ней случилась беда. Понял? Не будешь слушаться, с тобой будет так же».
Шекиба превратилась в пугало для расшалившихся детей.
«Смотри, что ты натворил! Убери немедленно, иначе сегодня ляжешь спать рядом с Шекибой».
И так без конца и края.
«Аллах наказал Шекибу. Поэтому у нее нет ни мамы, ни папы. Иди читай молитвы, иначе Он и тебя накажет».
Глава 7
РАХИМА
Прежде чем состоялся мой первый самостоятельный выход в большой мир, мама-джан продержала меня дома неделю, дав возможность привыкнуть к мысли, что отныне я — мальчик. Она терпеливо и настойчиво поправляла моих сестер каждый раз, когда они называли меня Рахимой. То же относилось и к нашим двоюродным братьям, которые никогда прежде не видели бача-пош. Те бежали домой и рассказывали матерям, что вместо двоюродной сестры у них теперь есть брат Рахим. Мои тетки, выслушав новость, саркастично ухмылялись и покачивали головой. Каждая из них родила как минимум двоих сыновей — продолжателей рода, — и у них не было надобности делать из дочери бача-пош.
Но мама-джан не обращала внимания на их насмешки. Как и на ворчание свекрови — бабушка злилась, что нашей семье пришлось обратиться к традиции бача-пош.
— Нам нужен мальчик, — коротко отвечала мама-джан.
— Хм, лучше бы ты просто родила мальчика.
Мама-джан хмурилась, но прикусывала язык, не желая вступать в пустые препирательства со свекровью.
На отца произошедшее, казалось, вообще не произвело никакого впечатления. После того памятного разговора с мамой-джан он ушел из дома, а через пару дней вернулся усталым и мрачным. Усевшись посреди гостиной, папа-джан свернул сигарету и закурил. Густой сладковатый дым пополз по комнате. Мы с сестрами замерли на пороге, когда вошли в дом и увидели отца сидящим в гостиной. Папа-джан выдохнул огромный клуб дыма и посмотрел на нас. Мы уставились в пол и едва слышно пробормотали «салам». Папа-джан, прищурив глаза, некоторое время изучал нас сквозь дымную завесу и наконец заметил, что одна из его дочерей выглядит не так, как раньше.