Она посмотрела на него своими раскосыми черными глазами, в которых не было и тени испуга.
– Ты что-то хочешь, Али?
Парень смутился, покраснел как рак и, заикаясь, выдавил:
– Я видел… Вернее, мне показалось… Ты что-то нашла в земле?
Фатима не изменилась в лице, не растерялась. Она спокойно придвинула к нему газету, на которой потрошила землю, и проговорила:
– С чего ты взял? Впрочем, сам взгляни. Тут ничего нет.
И все-таки какие-то необычные нотки в ее голосе заставили парня усомниться в искренности девушки.
– Но я видел… Ты что-то спрятала в кармане. Можно посмотреть?
Она медленно встала и, подойдя к нему, обдала горячим дыханием. Али потерял дар речи. Ее глаза находились совсем близко от него, руки обвили шею.
– Там ничего нет, – прошептала она, и его прошибла крупная дрожь и желание обладать красавицей. – Впрочем, если ты настаиваешь, я могу кое-что показать. – Ее пальчики проворно стали расстегивать пуговицы на блузке. – Но на это лучше посмотреть не здесь и не сейчас. – Она припала жадным ртом к его трепещущим губам.
Али забыл обо всем на свете: прикосновение губ прекрасной Фатимы могло свести с ума кого угодно.
Глава 2
Зульфия, пожилая невысокая женщина со смуглым некрасивым лицом и узкими черными глазами, отдернула занавеску и заглянула в маленькую, чисто убранную комнатку. Ее младший сын Али и его девушка Фатима, о которой она ничего не знала до вчерашнего дня, крепко обнявшись, спали на кровати.
Воспитанная в строгих мусульманских традициях, женщина не одобряла свободных отношений, но не собиралась читать Али нотации. Она заранее знала, что он ей скажет. И вообще Зульфия предпочитала не вмешиваться в личную жизнь своих детей, чтобы не быть виноватой. Жизненный опыт показывал: она поступала правильно. Два старших сына уже имели свои семьи, жили с женами душа в душу и подарили ей внуков. Сердце болело за младшего, более нежного и увлекающегося, чем его братья.
Интересно, что это за девушка? Он ничего о ней не рассказывал.
Зульфия покосилась на занавеску, прикрывавшую вход в опочивальню молодых, махнула рукой и прошла во двор, к примусу, автоматически включив радио, которое младший сын сам собрал и установил в доме.
Звонкий суровый голос диктора, раздавшийся из радиоприемника, на мгновение оглушил ее, заставил остановиться. Она еще не знала, о чем он говорил, но инстинктивно почувствовала беду.
Женщина прислушалась, жадно ловя каждое слово.
– Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без всякого объявления войны германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Началась Великая Отечественная война советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Наше дело правое, враг будет разбит. Победа будет за нами.
Зульфия медленно стянула цветастый платок с седой головы и опустилась на некрашеную лавку.
Речь диктора будто доносилась из другого мира, а в этом, с большим виноградником возле белого домика, с запахом цветов, которые она так любила, все было мирно и спокойно.
«Этого не может быть», – тихо произнесла женщина, словно отгоняя от себя наваждение.
Голос соседки Марии вернул ее к реальности, бесцеремонно разрушил надежды, что все это ей послышалось, что все это неправда.
– Зульфия, ты уже знаешь? Война…
Она замотала головой на тонкой жилистой шее.
– Ой, у меня двое сыночков, – заголосила Мария. – Заберут их, как пить дать заберут. И твоих тоже.
Зульфия сжала кулаки, закусила губу. Она подумала о младшем, который еще не успел жениться и родить детей. Если заберут всех, заберут и его. А это несправедливо. Она не даст, не пустит.
Из груди вырвался тяжелый стон, и какая-то сила сорвала ее с места, бросила к дому.
«Не пущу, – птицей билась мысль. – Не пущу».
На пороге женщина столкнулись с Али, всклокоченным, с синими полукружьями под глазами. Он улыбнулся, но, увидев взволнованное лицо матери, посерьезнел: