Помню этот идиотский случай, очень для нее типичный, когда она сняла со стены портрет мистера Ганди, или это только так говорили, якобы за то, что он, по ее мнению, плохо себя вел, когда на самом деле он просто доказал свою проницательность. Англичане всегда почитали святых, но только не прозорливых. Те англичане, которые считали Ганди святым, уподоблялись тысячам, если не миллионам индийцев, которые знали, что он святой, но для индийца святость означает совсем не то, что для англичанина. Для англичанина аксиома, что всякий святой — это человек, которого ждет мученический венец, человек, чья логика не участвует в решительной схватке с миром суровой практики, — короче говоря, святой per se[6]. Если не считать отдельных соблазнов (против которых рекомендуется власяница), они представляют себе, что эти их святые так далеки от мира сего, что одной ногой уже стоят в раю. А рай, будучи небесной обителью, во всем, разумеется, противоположен земле. Они отделяют материальное от духовного с присущей им страстью все раскладывать по полочкам. А для индуса такого разделения нет. Для него материальный мир — иллюзия, а рай — лишь название некоего личного небытия. Лично я всегда чувствовала, что материальный мир отнюдь не иллюзия, и мне никогда не улыбалась перспектива воплотиться в скучном всеобщем состоянии совершенного покоя, а ведь так и можно обрисовать индусскую концепцию бога. Но самое главное то, что на этом трудном пути от иллюзии к небытию все считается практическим, потому что все умозрительно. Ну ладно, вернемся к мистеру Ганди. Индусы называли его святым, потому что в течение тридцати лет он был самым деятельным индусом на свете, что на европейский слух, возможно, звучит парадоксально, но, как ни говорите, поскольку тела у нас есть, для путешествия от иллюзии к небытию требуются недюжинные душевные и физические силы, а если хочешь сократить этот путь другим — то и дар руководить людьми, и выдающиеся способности оратора и гипнотизера. Что касается западных религиозных mores[7], то там для перехода из практического мира житейских дел во внепрактический рай требуется совершить всего один поступок, на который каждый из нас способен, а именно — умереть, хоть за ним, надо думать, следует разочарование. Уж на что я безбожница, а не могу не презирать леность западных религий, не ругать себя за то, что не стала хотя бы плохонькой индуисткой. Но я по крайней мере не заблуждаюсь, как заблуждалась мисс Крейн. Если мистер Ганди считал свои практические поступки в большой мере иллюзорными, видел в них личные шаги, предпринятые на людях ради желанного слияния с абсолютом, тогда я, как практическая женщина, искренне восхищаюсь его проницательностью и как точно он рассчитал время, когда следовало пустить кота в голубятню.
А вот мисс Крейн, бедняжке, казалось, что все голуби — беззащитные создания, а все коты — ласковые кошечки и что тех и других надлежит просвещать. Я много чего про нее узнала, когда кончился весь тот ужас, я даже пыталась как-то загладить свою вину перед ней, но подойти к ней было нелегко, да и времени оставалось мало. Приглашала ее в гости, но слишком поздно, она не пришла. Тогда я сама у нее побывала. И даже тогда я видела не столько ее достоинства, сколько ее слабости. Мне все еще казалось, будто, по ее мнению, голубям надлежит проповедовать пользу самоотречение, а котам — преимущества умеренности. И польза и преимущества были духовного порядка, а следовательно, в ее понимании, отделимы от материального мира, а я, до страсти увлеченная окружающей меня жизнью, вижу в этом нечто противоестественное. Я не индуистка, но Индия — моя, родина. Я не люблю насилия, но считаю его неизбежным. В нем есть какое-то утверждение. А я пуще всего ненавижу негативизм. Вот и сижу я здесь, в доме Макгрегора, уже давно утвердившись в положении старухи, — разве только смотаюсь куда-нибудь, если наше милое правительство расщедрится на бензин, — и меня нисколько не смущает, что в новой Индии я уже анахронизм, женщина, которая слишком много помнит, так что сегодня ее уже и слушать неинтересно. Можно сказать, что то же произошло с мистером Неру, к которому я всегда относилась очень нежно, потому что он не захотел стать святым. Я и сейчас очень нежно к нему отношусь, потому что если в разговорах о нем и проявляется горячность, так только в связи с вопросом, кто будет его преемником. Мы, надо полагать, все еще ждем нового Махатму, потому что предыдущий исчез и всех нас удивил — превратился в святого и мученика в западном смысле, когда его застрелил этот глупый мальчишка. Я убеждена, что мы должны извлечь из этого урок. Будь старик жив сегодня, он бы трахнул нас всех по голове своей прялкой и сказал, что, если так пойдет дальше, мы в конце концов станем верить в святых так, как верите вы, англичане, а значит, в нашей общественной жизни ни одного святого больше не будет. Мне кажется, что, когда в нашей конституции был записан пункт о секуляризации, мы тем самым окончательно отказались от своей индийской сути и признали законным, что столько лет прожили во грехе с англичанами. Наша так называемая независимость сильно смахивает на брак поневоле. Единственные индийцы, не понимающие, что мы теперь те же западные люди, — это наши крестьяне. Думаю, что когда-нибудь это дойдет и до их сознания, и тогда они тоже захотят равняться на Запад, как все жители Востока и Дальнего Востока.