То, что Ханна отлично сложена, Дана поняла давно, практически с первого взгляда — свободная одежда девушки не скрывала этих тайн, скорее, подчеркивала. Движения и походка тоже не молчали. Интригой было узнать, как это совершенство заиграет в ее, Даниных руках, касаясь дыханием кожи и бедрами бедер…
…От последнего Ханна слегка отстранилась, а почувствовав «бежать некуда», открыла глаза.
Ресницы Даны дрогнули в ответ. Лица слишком близко, чтобы ненароком не упустить ни мгновения.
В глазах Ханны блеснуло золото. В другой момент это, возможно, остановило бы Дану — человеческий глаз не способен включать такую «подсветку», но прелесть происходящего совсем в иной постановке вопроса… крепко схватив за запястья пытавшуюся оттолкнуть от себя Ханну, Дана заводит ее руки вверх, одновременно втискивая ногу между трусливых Ханниных коленок.
Зашипев что-то на инопланетном языке, девушка выгибается в хватке Даны. Золото в ее глазах, кажется, сейчас начнет сыпать искрами.
— Сколько угодно… — странно улыбается Дана этим глазам, скорее выдыхая слова, чем произнося.
Бессовестно пользуясь превосходящей физической, Дана легко удерживает обе руки Ханны одной своей. Другой она медленно спускается вниз разведанной, но от этого не менее приятной дорогой — тыльной стороной ладони по краю лица, кончиками пальцев ключица, ладонью грудь, и, слегка сдавив пальцами сосок, ловит губами несдержанный стон.
В этот раз осторожнее (укус-предупреждение не зря прозвучал в самом начале) и наглее.
Возмущение на вынужденное бессилие, замешанное на возбуждении — адская смесь, и Ханна, прижатая к стене Даной, дрожит, рвется к воле (читай мести) все сильнее, все яростней.
Наслаждаясь своей маленькой властью, Дана со странным удовольствием слушает темпераментные иноземные ругательства — слова не знакомы, но как горячо они слетают с губ, с жалящего языка пылающей яростным негодованием и желанием Ханны. Они становятся громче, грознее с каждым новым миллиметром пути скользящей вниз руки Даны. Они грозятся убить, задушить, уничтожить… и, обрываясь в человеческой речи, рассыпаются на вздохи тяжелого, глубокого дыхания, когда Дана с силой достигает вожделенной обеими цели. Это похоже на оторвавшийся от земли на старте самолет — чувство бесконечности, жажда скорости и высоты с ощущением иллюзорности, быстротечности жизни.
Все это глупости, впрочем. Оплавляясь дыханием Ханны, Дана сама к ней прикована крепче той хватки, что все еще сжимает ее запястья, задавая ритм другой рукой, чувствуя их двоих в этом ритме как единое целое: обоюдную гравитацию, рождающую в непреодолимом притяжении и желании сердцебиение самой жизни.
Почти наравне с чем-то невероятно тяжелым внутри себя, готовым взорваться, Дана ослабляет хватку, освобождая руки Ханны. Ловит момент, когда дыхание девушки становится рваным, прерывистым, и одно только движение — стремительное и неотвратимое, как бросок кобры, приносит финал. Освободившейся из плена рукой Ханна резко, мстительно входит в Дану.
«В самое сердце!» — оглушающе хохочет кто-то в нереальном полете из бесконечности в новую бесконечность.
***
Когда, едва отдышавшись от полетов, Ханна сползает по стене и садится в душе, обнимая колени, Дана выключает воду, выходит босиком на коврик, накидывает на плечи большое махровое полотенце. Покидая ванную, она не оглядывается, кажетс, я она уже позабыла о Ханне — фантом сам рассеется вместе с лишним паром, исчезнет в вентиляции.
Теплые капли душа, остывая, становятся холодными бликами дождя. Стерев их, Ханна вглядывается в собственное отражение в стеклянной поверхности приоткрытой двери. Ни один фантом на земле и за ее пределами не имеет свойства отражаться в стекле или зеркале.
С тонкой, острой, словно бритва, улыбкой Ханна смотрит, как тает в отражении ее присутствие в остывающей душевой, пока зрение не обращается в новую явь.
***
Покидая ванную комнату, Дана чувствовала себя невесомой и какой-то… — в голове вертелось определение «безбрежной». Пусть это слово не применяется к человеко-описанию, зато как нельзя точно характеризует Данино ощущение.
… А еще хочется пить… — смерив взглядом полуторалитровую бутылку с водой, стакан, Дана решает в пользу первой, жадно пьет из горлышка до втягивания пластиковых стенок самих в себя и характерного хруста. Эти жажда и хруст смешат — едва не подавившись водой, Дана вовремя отнимает бутылочное горлышко, хотя и успевает пролить на себя некоторое количество капель. С хохотом стирает тыльной стороной ладони с губ. Взгляд привлекают огни раскинувшегося за окном города — матовые фонари, подсветка зданий, рекламы, фары машин.
Прихватив начатую бутылку воды с собой, Дана двинулась вперед. По пути она скинула с себя влажное полотенце и закуталась в легкое одеяло, сорвав его с аккуратно застеленной кровати.
«Ведь это глупо — жить в номере с балконом и не выходить на него, не открывать только потому, что работает кондиционер» — удивляясь, почему она не сделала этого раньше, Дана распахивает стеклянную дверь. Не ветер, но какое-то движение воздуха, присутствующее в природе, всегда касается ее лица, влажных еще волос. Варшава пахнет городской ночью, липами, свежестью, пылью, асфальтом, рекой — запахи сыплются на Дану как из сумасшедшего рога изобилия. За ними следом обрушивается пляска огней, звуков, ощущение сопричастности ко всему видимому и даже тому, что незнакомо и непредставляемо. Словно Дана уже не является вот этой маленькой личинкой вечно серьезного «я» — она теперь город, ночь, вселенная…
Последняя мысль неожиданно останавливает поток. Озадаченно завернувшись в одеяло поудобнее, Дана садится прямо на пол балкона, спиной прислоняется к стене, благо вид из этой позиции не теряется — бортик балкона стеклянный.
Вдыхая полной грудью, Дана чувствует странную двойственность. С одной стороны, она невесома и бестелесна, с другой — неподъемно тяжела, как вся Варшава вместе с рекой, жителями и гостями столицы, а между двумя крайностями вселенским океаном вздымается и падает пульс, взявший свой ритм еще в близости с Ханной.
…Огни Варшавы становятся миллионом глаз странной девушки-солнца, глядят на Дану. На секунду становится страшно…
Странная секунда застывает в вечность, время останавливается. Глядя в миллион Ханниных глаз, Дана может как шарик отмотать это время назад, взглянуть снова на девушку в мокром платье, в небесном кимоно, в оливковой майке и горчичных шароварах.
«Могу вам помочь, если позволите…» — миллион глаз звучат голосом недавнего прошлого, голосом чего-то недоступного Дане и само задается вопросом — почему?
Этих «почему» так же много, как глаз-огней. Они тихо горят медленным золотом только не снаружи, а внутри, там, где разлилась океаном нега удовлетворения.
По небу едва ли можно сказать о точном времени. То меняясь, то надолго застывая в одном положении, цвете, оно наконец незаметно становится сном. Устав от каких бы то ни было полетов в погоне за ответами на один-единственный и одновременно множественный вопрос, Дана растворилась в небе и во сне.
========== Часть 9 ==========
— …то есть с момента… эээ… — голос, видимо, уточняет время.
Очнувшись от сна наяву, Дана резко оказывается за столом в «деловом секторе» собственного гостиничного номера. Перед ней сидят двое мужчин — один постоянно записывает, а второй задает вопросы, иногда сверяясь с записями первого, как сейчас, например. Он шарит глазами по аккуратным ровным строчкам.