Пережив первый испуг (чему все-таки поспособствовала глубокая медитация), Ханна «вернулась в тело», используя его как якорь, удерживающий искру сознания в бурном потоке памяти.
Отпустив страх, она некоторое время понаблюдала эти вихри, больше не являющиеся ею. Переродившись в волну космического ветра, они теперь просто вьются рядом причудливой лентой, не задевая внутреннего ощущения спокойствия, не тормоша и не разрывая сознание-мир на колючие сквозняки.
Говорят, что время — это большая иллюзия. Есть мнение о его бесконечности во вселенной, иное мнение рисует время четвертым измерением, «правдоподобным настоящим», а самые смелые утверждают, что его вовсе нет, а есть лишь нагромождение каких-то событий, кадрами теснящееся в человеческой памяти, в которых люди сами постоянно путаются.
Глядя на струящуюся мимо из ниоткуда в никуда ленту страстей и страхов, Ханна ощущает спокойствие вечности, то есть пустоты, блаженства и безвременья.
«Что в принципе тоже может оказаться всего лишь иллюзией» — рождается новая мысль. Она невесома, но имеет цвет и размер белого облака, светящегося отражением лучей восходящего солнца.
Позволив этой мысли быть, Ханна-фантом забавляется тем, что в бесконечном пространстве, протекающем сквозь стены маленькой квартирки, дома и города в целом она копирует форму того самого облака-мысли; она проплывает и в то же время просто парит над собственным телом, безмятежно лежащим на одеяле. В какой-то момент начинает казаться, что парит именно спящая девушка, а вовсе не облако — оно же медленно осыпается в несуществующий туман.
Приблизившись, Ханна не может коснуться себя — ощущаясь одновременно и блаженной ленью, имеющей вес, плотность, границы и невесомым, безграничным духом, с интересом разглядывает собственное земное воплощение, словно никогда не видела отражение в зеркале.
Где-то между мирами едва уловимым пульсом смеется мысль — «а если я физическая сейчас открою глаза, то из моих же собственных взглядов выстроится бесконечный зеркальный коридор?».
…а потом вибрация мысли вкупе с иллюзией блаженства рассыпаются стуком в дверь.
Резкие отрывистые звуки сотрясают пространство маленькой квартирки, буквально вытряхивая из нее сначала безмятежность, а за ней безопасность.
Тоненькая фанерная дверь едва ли прослужит надежной преградой — она ходуном ходит от злого шквала чьего-то дикого страха, трансформированного в физическую агрессию.
Ханна фантомным воплощением заметалась по комнате. Поднять свое физическое тело, привести его в стандартные человеческие чувства сейчас не представляется возможным — слишком глубок его «сон».
Фантом не может слышать звук привычным для физического тела способом — он его ощущает волной разной степени упругости. Стук в дверь для восприятия Ханны-фантома подобен летящим в нее копьям.
Запаниковав (и даже забыв удивиться или подумать, а может ли паниковать фантом), Ханна мечется в тесных стенах комнаты над своим беззащитным телом.
«Что будет, если этот кто-то сейчас ворвется сюда?!» — дверь заходила ходуном, но удивительно, выдержала приступ чьей-то безумной ярости.
Кинувшись к двери, бестелесная Ханна легко прошла сквозь волокна спрессованных опилок и едва не коснулась своим номинальным носом перекошенного от злости и страха лица Мартина.
— Открывай, курва! — в липком шепоте едва шевелятся губы. В глазах Мартина два колодца в ад проваливаются в собственную бездонность, лишь иллюзорно прикрыты слюдой сумасшествия.
Кулак ритмично соприкасается с плоскостью двери у самого виска невидимой Ханны. Дверь вздрагивает и вибрирует — удивительно, как она еще не разлетелась в щепки.
Чувствуя эту вибрацию, словно Ханна сама является дверью, хлипкой твердью из спрессованных опилок и клея, она сначала принимает ее за страх — он тоже полон дрожи, он похож на человеческий безголосый крик, но переполняющая фантом энергия не удовлетворена, она ищет выход, ворочается, крутится внутри своих невидимых рамок — их невозможно сломать, пока они не названы.
Глядя в адские колодцы безумных глаз Мартина, Ханна видит, как с их дна поднимается жар предчувствия победы — еще немного и хлипкая преграда падет.
— Я знаю, что ты там, тебя чувствую, тварь! — в непривычно низком голосе молодого человека рычит по меньшей мере боль физическая, будущая, которую он непременно передаст телу Ханны. — Я принесу ему твою голову…
Ухватив намерение Мартина, фантом принимает в себя импульс, неожиданно запускающий иную реакцию, с невыносимой болью трансформирующую страх в ярость.
«Что может вызывать боль у фантома?!» — Ханна разлетается на молекулы, атомы, кванты и собирается вновь в нечто принципиально иное. Оно имеет власть над мельчайшими элементами. Не зная, а действуя интуитивно, Ханна, будто огромный магнит, притягивает, собирает в себе колебания, воспринимаемые человеческим ухом, как звук. Ханна-дверь-фантом разворачивает и направляет их в Мартина, усилив своей энергией интенсивность волны в десятки раз.
Она не может видеть бешеную пляску заряженных частиц, только чувствует их как силу, отделившуюся от поверхности двери и накрывшую Мартина полем вибраций, потрясшую его, прошившую такими колебаниями, от которых ад в колодцах глаз обернулся адским ужасом. Невозможная гримаса исказила бледное лицо измученного человека, крик, родившийся в его груди, разорвал горло и городской день.
Немногочисленные смельчаки и просто глупо-любопытствующие соседи едва лишь успели заметить стремительно метнувшегося к лестнице молодого человека. Крик растворился в пространстве, звуковая волна влилась в шумовой фон повседневности большого города и наступила обыденная почти-тишина.
Прогнав Мартина, Ханна-фантом ощутила странный прилив энергетической силы — человеческий ужас оказался вкусен для бестелесной сущности, коей Ханна сейчас являлась в большей степени. Он разбудил аппетит, тот, в свою очередь, стремительно разгорался в дикий голод, благо была для него благодатная почва.
Метнувшись по комнате, Ханна вновь зависла над собственным телом, вглядываясь в закрытые глаза, в напряженную даже сейчас маску вместо лица. Пятнадцать месяцев воздержания, тоски, любви, обид… вызывая в памяти искру совсем недалекого прошлого, Ханна-фантом улыбнулась своему измученному телу искрой догадки.
«Я знаю, что делать надо, — неслышно произносит она, как-то странно собираясь в «себя», в невидимую сферу энергии. — Слишком долго я себе во всем отказывала. Слишком долго ждала, и Либидо грозит теперь обернуться Мортидо. Даже не знаю, что больше мне будет по вкусу».
Закрыв несуществующие глаза, в следующий момент Ханна открывает их в номере Даны.
…глядя, как Дана собирается с мыслями, а это выглядело так, будто каждая мысль имеет физический вес и размер и Дана их в себе перекладывает, Роман вспоминает:
— Как образно выразилась одна из девушек, присутствовавших на вчерашней же вашей вечеринке — чем больше совпадений, тем точнее рисуется набросок.
— Ханна? — точно зная ответ, все-таки вопросительно произносит Дана. Роман подтверждает, а позади Даны на спинку дивана бесшумно присаживается невидимая тезка-фантом. Глядя сверху вниз на Дану, ее затылок и плечи, фантомная девушка до ядовитого сладко улыбается.
========== Часть 14 ==========
«Дал же бог родственничков!» — проводив полицейскую рать, Роберт намеревался сходить в душ, дабы смыть с себя абсолютно все — физиологические следы прошедших суток, психологические, моральные, ментальные, а если последние два-три пункта невозможны, то просто внушить себе девственную чистоту, дарованную водой (про нее Ханна такие вещи рассказывает!), и завалиться спать. Хотелось зарыться в подушки, закрыть глаза, провалиться в черную дыру и затем возродиться в ином (не совсем, конечно) мире, в параллельном, слегка откорректированном в соответствии с запросами самого Роберта.