Хорош паспортина, одно плохо — нет пятого пункта, царская бюрократия нисколько не заботилась о национальной гордости великороссов. А в остальном все хорошо, все хорошо. К тому же и архитектор, строитель Исаакия, г-н Монферран наградил солдата. Оный, лицом бел, рябоват, из года в год караулил строительные припасы для Храма; склады занимали часть булыжной Сенатской площади. Вот зодчий-то и наградил отставного унтера — двести ассигнациями дал. И — на память — литографическое изображение Медного Всадника.
В родной вятской стороне Евдоким Кондратьев по миру не ходил, бороду брил. Имел он дворик постоялый. А место было живое. Не беда, что от московского почтамта 947 верст, зато недалече от губернской Вятки. Эх, вятки-резвухи, лошадки сметливые, в беге прыткие, знай, метут мохнатыми щетками.
Шесть лет и четыре месяца отжил на родине заслуженный воин. И помер. Кончину удостоверил причт Архангельской церкви. Имена священника, дьякона и дьячка сообщу краеведам, питаю к ним давнюю любовь. Последним подписал печальный документ пономарь Феодор Троянский. Этого оставляю себе. Да, они с Кондратьевым дружили сердечно. Однако философия истории важнее дружбы, и потому нельзя забыть на илистом дне провинциального архива доктрину пономаря Феодора Троянского.
Но прежде отметим: всякий раз по весне томило его недоумение от собственного родового прозвания. Такой вот род недуга. Смущенной душой не чуял он старца великого тень — Троянский и не слыхивал про Гомера. Спросил однажды батюшку, откуда, мол, такое? Отец Василий, летами ветхий, ответствовал: то, Федя, конь обманный, языческого баснословия, твоей вины, Федя, нету, забудь и более не приставай. Не приставал, но томление испытывал. Да веснами, вместе с природой. А Евдокимушка весной-то и помер.
Троянский огорчился сильно. Право, не меньше лошадушек-вяток. Но те, само собой, не думали о странствиях души усопшего. Феодор же помышлял неотрывно.
Хождения душ расчислены календарно, как бег светил. Длятся они сорок ден, а засим, по свидетельству отца Василия, «Всевышний Судия определяет душе по делам ее место заключения».
Заслуженному войну лыка в строку не поставишь. Прижимист был? Эва, у большой дороги жить, всех не накормишь. Посему на поминках Троянский Феодор громко — глуховат был звонарь — объявил, что новопреставленному уготовано райское место заключения. Вестимо каждому, подобные мажорные объявления всегда поощряют халтуру, как в старину называли поминальные трапезы.
Престранная, однако, вышла оказия.
По мере возлияния Троянский омрачился. Вздохнув, молвил громко: «Затоскует Евдокимушка, затоскует…» Сотрапезники не поперхнулись, но жевать стали медленнее. Пономарь объяснил: «В раю луга заливные, дивные в раю луга, а глянешь окрест — ни единой вятки-лошадушки. Затоскует Евдокимушка, всенепременно затоскует…»
Поминальники переглянулись. Но кто-то разумно предположил, что в раю не пашут, извозом не промышляют, стало быть, и не скорбят о животине. Вдова Матрена Гавриловна испустила тоненькое: «Их! Их!» То ли закручинилась по безлошадному Евдокиму, то ли согласилась с логическим умозаключением. Вероятно, последнее, потому что к зелену вину добавила браги. Вообще-то аржаная брага законное достояние пермяков, ан и вятские, уверяю вас, варят не плоше. Халтура продолжилась. Иные, слабея, впадали в созерцательность, а иные как бы в изумление.
Пономарь же Феодор Троянский стремил мутнеющий взор к литографии, подаренной некогда г-ном Монферраном солдату Кондратьеву. И что же? На Сенатской площади Жеребец императора, увеличиваясь в размерах, ронял конские яблоки величиной с пушечное ядро. Дымясь в спертом воздухе горницы, они катились на пономаря Феодора, разламывались пополам и являли черта, но не болотного, тот в ряске и склизкий, нет, сухопарого, голенастого, с тростью. Чертей было все больше. Голова Троянского тупо стукнулась о столешницу, и это не было положением риз, а было озарение доктриной, суть которой…
Внимайте! Посреди града Святого Петра корячится Жеребец, производитель чужеземцев. Сей Жеребец, есмь конь троянский, обманный, языческий, отчего и произойдет всероссийское душегубство, люд же православный нисколько в том не повинен, в том числе и он, Феодор Троянский.
Такое вот откровение посетило пономаря на поминках. Краткий курс его историософии погрузился на илистое дно провинциального архива, чем, вероятно, и объясняется отсутствие ссылок на приоритет сельского звонаря в современной публицистике.