В хибаре шорника евреи выстлали соломой пол и положили Соломона. Затеплили свечу у изголовья. Поставили стакан с водою. Душе еврейской долог путь средь зноя и пустынь, и ей на посошок — стакан воды… В хибаре пахло шляхом. Комочек праха ждал возвращения во прах. А ветка Палестины сгинула в губернских хлябях. И этим мальчикам-евреям она не скажет, ни где росла, ни где цвела, и не услышит, как они читают Соломону Плонскому псалмы Давида, нараспев читают.
Душа его, псалмам внимая, трудилась, претворяя щуплых мальчиков в масличные деревца, а желтизну соломы в позлащенный свет, и этот несказанный свет струился над долиной, где пахло дальним шляхом. Шлях вел к воротам Яффским. Они, как все ворота Иерусалима, смыкались на заходе солнца. А солнце уже садилось. Горы душе казались белыми, как из фарфора. Над ними, как душе казалось, кружили голуби. Не вифлеемские, которых жарят на вертеле без масла, и это очень вкусно, а горлом стонущие горлицы. Но, может, то был какой-то сизый пар… Меж тем еврейские ребяты устали читать псалмы (их многовато, полтораста), устали, заскучали, тянули слишком нараспев. И чуткая душа, прибавив ходу, легкими стопами сокрылась за Яффскими вратами Града.
Душа еврейская сбежала за кордон, тому виной Ракеев. Недосмотрел он и за телом. Не на телегу положили — на руках снесли. А это знак особого почтения. Не странно ли? Что уж такое старикашка Соломон свершил для нашей Родины? Торговля скобяным товаром — отнюдь не производство чугуна и стали. Так почему несли-то на доске, как на доске почета? Ответ простой, но в простоте многозначительный: для них, евреев, Соломон, рожденный в Плонске, пал жертвой необоснованных репрессий.
Ракеев, превозмогая горе, пошел на кладбище.
Минувшею зимою, когда февральские метели кривят дороги, капитан доставил в Святые горы гроб камер юнкера, убитого на Черной речке. И с гроба глаз Ракеев не спустил, покамест гроб не опустили в землю. Вот и в еврейском захолустье, где слышен погребальный плач, обязан жандармский капитан удостовериться, что тело не сбежало вслед за душой.
Он шел, мотая головой, сжимая и разжимая кулаки, шел по водам, с трудом переставляя сапоги, в которых тоже хлюпала вода. Пришел, увидел… И тут настала тишина ума и сердца, то есть кротость. Все суета сует, подумал Спиридоныч, пусть будет то, что будет. И кратко, что тоже кротость, погрозил евреям кулаком.
А ПИНХУС БРОМБЕРГ, обретаясь в Петербурге, свои гешефты продолжал и по инстанциям ходил. Тотчас в обыденном сознании — кувшинность рыл. Давно пора расстаться нам с карикатурами классической литературы. Да никаких там рыл, а просто рыльный табачок, чтоб всласть понюхать. И общность трудового выраженья сутулых спин. Ах, вона что, там взятки, взятки, взятки. Но кто, скажите, девственность хранит? Лишь та, которую никто не пожелает. Чиновника желают страстно. Но, не впадая в мужеложство, дают то, что положено. Хожденье по инстанциям отнюдь не мука — там обходительные люди есть. Их нужно чуять. И Бромберг в этом преуспел.
Но, преуспев, зарвался.
Он, позвольте вам сказать, надумал учредить еврейское подворье. В Москве такое было. Но — в Петербурге?! Мда-с… Гм… И Пинхус обратился в органы. Не то чтобы внедрился, как это приключилось много-много позже, и не было сперва печали, ан после кровию блевали. Нет, Пинхус не внедрился, но обратился.
Был ли принят он тем немцем, который для государя православного держал в руках всю тайную полицию? Как мы ни бились, установить не удалось. Но вот что несомненно и вот что подозрительно — и прожектера, и коммунальный сей проект граф Бенкендорф препоручил Попову. Заметьте, именно Попову. Не потому, наверное, что тот учил Белинского, а потому, наверное, что научился сионизму он у Пестеля.
Вот вы плечами пожимаете: всего-то навсего гостиница… Ах, эта вечная славянская доверчивость! Да надо ж, наконец, под землею видеть хотя б на два аршина. Иль, голову подняв, увидеть крышу для сионистских шабашей. И перспективу просчитать, черт вас дери!
Ну-с, вникните, пожалуйста, в плоды соавторства Попова с Бромбергом. Именовался выкидыш нейтрально — «Положение о гостинице для евреев». О, тонкая игра, все шито-крыто, все для отвода глаз. Преамбула вполне благонамеренная: гостиница-де учреждается для лучшего наблюдения. И далее по пунктам: