Стал слышен шум вечернего дождя. Уж лучше слушать дождь и вечер, чем перекоры еврея-ортодокса с евреем-диссидентом.
Внимание увяло, лишь отдаленный слабый повторялся звук — «Боунапарт»… Ударили часы на башне, хотя ее и не было окрест, потом послышалось мяуканье котов на крыше, хоть в бельэтаже и не услышишь, и вот ботфорты наследили лестницу, ОН саблей грянул о косяк дверей. Там, на дворе, проснулся дворник, метлою взял на караул: на НЕМ треугольная шляпа и серый походный сюртук. Но в подворотне мочился какой-то сукин сын, и дворник, позабыв о Бонапарте, помчал с метлой наперевес…
…ТАК УПУСКАЕШЬ СВЯЗЬ СОБЫТИЙ. А нынче и терзайся — когда, каким же образом, какой методой на столе у обер-аудитора Попова оказалась вот эта прокламация. Вы соберитесь с духом и припасите нитроглицерин.
ПРОКЛАМАЦИЯ «К ЕВРЕЙСКОЙ НАЦИИ».
Штаб-квартира. От Бонапарта, главнокомандующего армиями Французской республики в Африке и Азии, — законным наследникам Палестины.
Через несколько дней я вступлю в Дамаск. Его близость не будет более угрозой для города Давида. Законные наследники Палестины! Поднимайтесь! Покажите, что вся мощь ваших угнетателей не смогла убить мужества в наследниках героев, которые сделали бы честь Спарте и Риму. Покажите, что два тысячелетия рабства не смогли удушить это мужество. Поспешите! Настал час! Пришел момент, который не повторится, может быть, еще тысячу лет, потребовать восстановления ваших гражданских прав, вашего места среди народов мира. У вас будет право на политическое существование как нации в ряду других наций. У вас будет право свободно славить имя Господа Бога вашего, как того требует ваша религия.
Поспешите! Настал час!
ПОПОВ… как склонность к сионизму пагубна… Попов нисколько не огорчился утратой русского приоритета. Напротив, чуть не умилился сходством замысла Наполеона и Пестеля. А приоритет… Должно быть, все же царь персидский Кир…
В бумагах обер-аудитора хранились как бы в склепе и «Зоровавель» Кюхельбекера, и выписка из «Русской правды», и прокламация «К еврейской нации». И думал он в задумчивости, как думают словесники: «Какая одиссея!»
Но знать не знал о том, что в этот день другая экспедиция все тех же органов принимала от фельдъегеря, разбитого дорогой, совсем иные «прокламации».
Печати были сорваны, пакеты вскрыты, и вышла тут немая сцена: текст древнееврейский! Придя в себя, или, как говорила Ривка Бромберг, придя к себе, чиновники Госбезопасности слились в едином слове: «Ну, господа, черт ногу сломит».
ЕЩЕ СТУДЕНТОМ возлюбил Герасим Павский древнееврейский. Язык ветхозаветный ему казался звучным, сильным. Тогда же возлюбил он баню. Конечно, русскую, в субботу, не то что у жидов по пятницам. Что может угрожать такому чувству красоты и стиля? Э, погодите…
В Духовной академии сын благочинного из Луги считался коренником в предметах коренных. И не считался пристяжным во вспомогательных. К ним был причислен и древнееврейский. Герасим столь увлекся, что составил некое учебное пособие для однокашников: пусть без уныния и лени еврейский выучат только за то, что на нем говорили пророки. Засим писал он обозрение псалмов Давида. И, написав, предал тиснению, что и отметил русскоязычный литератор Греч в журнале «Сын Отечества».
Идя стезею добродетели, бежал соблазнов. Невдалеке от Александро-Невской лавры обитали ласточки-касаточки, наставницы в науке страсти нежной студентов-богословов. Герасим ни ногой.
Впоследствии одна вдова не оценила его младенческой невинности. В законном браке они, однако, существовали мирно. Она рябиновку с утра тянула помаленьку и не тужила, мол, не к кому рябине перебраться, а на дворе, под дубом вековым, кормила голубей довольно жирных и, пожалуй, глупых.
Служил отец Герасим в университете. Служил в Лицее, нам неинтересном — не Пушкин там расцветал, не Кюхельбекер и иже с ними. Назначен был и непременным членом Комитета. Тот назывался, как роман старинный, отменно длинно — Комитет для рассмотрения книг, заключающих под видом истолкования Священного Писания развратные и возмутительные сочинения, противные гражданскому благоустройству и напечатанные в частных типографиях.
С годами отец Герасим Павский, непокорный общему закону, не менялся. Как немощь, бледен; как жердь, длинен; глаза как васильки, и неизменно горе, поверх земных барьеров. Волос убавилось, очки прибавились.
Занятья в Комитете были занятны — гимнастика ума. Он полагал, что ереси ему полезны: разбей, преодолей и верой поюнеешь. Юнел и юмором. Бледен, хил, а вот поди ж ты; ну, значит, ни простаты, ни колита.