Попов, сидевший на диване, едва успел поймать свою же ногу; она, заложенная на другую, вспрыгнула от восторга, словно б вместе с аудитором увидев море, корабли и пушки — совсем не детские игрушки. Ах, Боже мой, шотландец, адмирал на русской службе, супруг еврейки, всей мощью флота поддержит предприятие, как Пестель говорил, воистину исполинское.
Шаги раздались в коридоре. То были, несомненно, шаги истории самой. Но Ащеулов, еще не зная об исполинском предприятии, нес дичь. А впрочем, дичь-то не вранье, и документы подтверждают, что Лийкин братец Давидка Лошак в лошадях знал толк, был ремонтером, то есть покупал он лошадей и поставлял в полки, все полковые командиры с ним совет держали, включая Пестеля… Пал Палыч словно бы осекся, но улыбнулся и признал, что сей Давидка, хоть был он ремонтером, но не ремонтерствовал, не наживался на поставках.
Михал Максимыч плохо слушал. Был вечер поздний, но ему как бы блистал денницы луч. Опять шаги раздались в коридоре, шаги истории самой.
О, НЕБО, С КАКИМ ТРУДОМ наш обер-аудитор принудил нашего стратега обратиться к книге Ездры. Боевому генералу прелюбодейной жизни ломать глаза над текстом ветхозаветного еврея? Положим, книга Ездры — часть Библии. Положим, так, да он-то, Ащеулов, в известном смысле вольтерианец, а в полном смысле отнюдь не поп в полку.
И все же уступил. Видать, он сильную симпатию питал к Попову-сионисту. И только потому прочел он Ездру, не читанного давным-давно, а может, и это очень, очень вероятно, не читанного отродясь.
Читал, как царь персидский Кир освободил евреев из плена вавилонского; плен длился семь десятилетий с лишком. Читал, как царь придал им войско для обороны на коммуникациях Исхода; о том, как Зоровавель, иудей, рожденный в Вавилоне, вел караваны, караваны, караваны от брегов Евфрата вперед на Запад и привел на землю праотцев, в Иерусалим; евреи были благодарны персу.
Прочел да и задумался Пал Палыч. Он думал долго. Так долго, что гурии, иль женщины иномарок, обиделись всем дружным коллективом, однако нет, не взбунтовались, а шептались, не ждет ли их отставка, по крайней мере сокращенье штатов.
Наш генерал подпал под сильное влияние ветхозаветного еврея. Вам страшно? Понимаю! Выходит, и антисемиту нет спасу от семитов? Есть, господа, коль вы способны мыслить стратегически.
К тому великие способности имели и царь персидский Кир, и Бонапарт, и Пестель. Вы вникните, прошу вас. Евреи обретают Палестину; освободители евреев — наивыгодный плацдарм. Так думал Кир, он замышлял поход в Египет. Так думал Бонапарт, продолжив свой египетский поход. Так думал Пестель. А может, между нами говоря, и Бенкендорф; не только потому, что был он генералом Двенадцатого года, а потому еще, что государь пожаловал землею в Бессарабии, а там они кишат кишмя, как в Кишиневе… Да как же, черт дери-то, не понять, что значит ухватить подбрюшие империи Турецкой, имея на плацдарме преблагодарное народонаселение?! Не сомневайтесь, Пал Палыч Ащеулов, честолюбец, игравший не одну военную игру пред стратегическою картой, все это понял ясно, сильно, животворно.
УМЕСТНА ЗДЕСЬ батальная виньетка.
События наддали ход — воздействие астральное. Как без него, коль близок иудейский звездный час?
Но следователь — скептик; он знай свое: подайте документы.
В одном архиве давеча мусолил дело «Об обольщении генералом Ащеуловым девицы Облеуховой и вывезенных из-за границы иностранок». А нынче… О, этот Лефортовский дворец у Яузы. Он, право, больше служит к украшению Москве, чем та угрюмая тюрьма за Яузой.
Когда-то в Лефортовском дворце, на ассамблеях, кипели кубки и трещали каблуки. Теперь у Яузы узилище военного архива. Иль ассамблея ветеранов, где правит бал сам Марс. Но он в отставке и потому без шлема. Полководцы играют в карты, друг другу подпускают шпильки, а иногда, припомнив старые обиды, царю клистир поставят. И тут уж прытче всех Пал Палыч Ащеулов.
Попов не ошибался, увидев в нем стратега. Свидетельством тому архивное собрание бумаг П.П. Ащеулова, из коих выписки-экстракты мы прилагаем к следственному делу.